«Кретин!» — снова обозлился Винокуров, досадуя не столько на нет, сколько на себя.

А дальше стали происходить настолько необычные вещи, что Денис Васильевич не раз потом поражался удивительному умению Судьбы закручивать интригу столь неожиданным образом, что придумать подобный поворот было бы не под силу никакому сочинителю, обладай он даже талантом Пушкина. Благодаря этому происшествию Винокурову так и не удалось увидеть на сцене Евгения Павловича Радомского и услышать в его исполнении знаменитую арию «Любви все возрасты покорны».

Стоило оркестру заиграть первые такты знаменитой арии Ленского «Куда, куда вы удалились...», как исполнитель партии «юного поэта» закашлялся и схватился за горло. Дирижёр выдержал паузу, кивнул музыкантам, и вступление прозвучало снова. Однако и на этот раз несчастный певец не смог выдавить из себя ни единого звука, но лишь беззвучно шевелил губами и, словно бы извиняясь перед публикой, разводил руками.

Было очевидно, что он то ли охрип, то ли внезапно потерял голос, и на какое-то время в зале воцарилась напряжённая атмосфера всеобщей растерянности. Дирижёр повернулся к публике и виновато улыбнулся. Кто-то свистнул, кто-то захлопал, но удивительнее всех повёл себя Николишин. Как подброшенный вскочив со своего места, он метнулся в проход, обогнул оркестровую яму и с разбегу вскочил на сцену.

Теперь именно к нему было приковано внимание всего зала, тем более что незадачливый Ленский зачем-то принялся сталкивать со сцены невесть откуда взявшегося конкурента, что вызвало весёлые смешки зрителей, один из которых даже посоветовал:

— Двинь ему в ухо!

— Играйте! — оттолкнув Ленского так, что тот вылетел за кулисы, крикнул Николишин дирижёру и, видя, что тот мешкает, повторил: — Играйте же, прошу вас!

Дирижёр пожал плечами, словно бы говоря «Ладно, посмотрим, что из этого получится», — после чего вновь взмахнул палочкой. При первых же словах арии, едва зазвучал ясный и чистый голос Николишина, по залу прокатился вздох облегчения, и воцарилась полнейшая тишина.

— «Куда, куда вы удалились, весны моей златые дни?..»

Чувствуя всеобщее одобрение, новоявленный певец заливался соловьём, не сводя при этом глаз с четвёртого ряда партера.

— Какой молодец! — взволнованно прошептала Елена, находя и пожимая руку Дениса Васильевича.

Он кивнул и бросил взгляд на старшую из сестёр, которая сидела как заворожённая. Ольга внимала своему поклоннику с такими сияющими глазами, что Винокуров невольно подавил вздох, подумав: «Теперь у этого молодчика и без моей помощи всё получится в наилучшем виде».

— «Но ты, ты Ольга... Скажи, придёшь ли, дева красоты, слезу пролить над ранней урной?» — продолжал петь Николишин, беря всё более высокие ноты и подходя всё ближе к краю сцены.

Стоило ему закончить арию отчаянным призывом «Приди, я твой супруг!», как раздался гром аплодисментов, а кое-кто из зрителей даже вскочил на ноги от восторга. Особенно усердствовали две курсистки, активно посылавшие Николишину воздушные поцелуи. Семён принялся неумело, но очень усердно раскланиваться, как вдруг у него из-под пиджака выпал какой-то предмет. Никто не услышал глухого стука, который он произвёл при падении, зато некоторые зрители, сидевшие в первых рядах партера, — в том числе и Денис Васильевич, — смогли увидеть, что этим предметом оказался небольшой браунинг.

Исходя из модернистских замашек режиссёра, кое-кто из публики вполне мог решить, что всё было подстроено и что этот самый браунинг предназначался как раз для сцены дуэли!

Однако сам Николишин, увидев свою потерю, на какой-то миг буквально оцепенел от страха. Затем он проворно нагнулся, подобран пистолет и бросился за кулисы, вызвав этим испуганный нм и массовки.

— Что это было? И почему он убежал? — спросила Елена, обращаясь одновременно к сестре и Винокурову. И оба, не сговариваясь, пожали плечами.

К большому неудовольствию публики, увлечённой столь романтичной развязкой неожиданно зародившегося скандала, спектакль был прерван. Потеряв голос, первый Ленский продолжать был не в состоянии, а его неожиданно объявившийся дублёр скрылся в неизвестном направлении.

Покинув здание Пассажа, Денис Васильевич нанял пролётку и проводил сестёр до дома. В дороге они оживлённо обменивались впечатлениями, а он сумрачно молчал и в глубине души завидовал Николишину. Мало того, что судьба наградила этого болвана замечательным голосом, она же и позаботилась о том, чтобы он смог так блестяще проявить себя!

И даже подозрения на его счёт, вызванные странным разговором в антракте и подкреплённые выпавшим браунингом, не могли лишить Дениса Васильевича смутного и отнюдь не радостного предчувствия того, что Николишин вскоре объявится в качестве счастливого жениха Ольги. А если он ещё при этом выполнит своё обещание и сумеет поспособствовать освобождению Филиппа, то в доме сестёр Рогожиных воцарится атмосфера уютного семейного счастья, в которой он, Винокуров, будет явно лишним...

— Почему вы такой мрачный? — прощаясь, спросила его Елена. Денис Васильевич вынужден был сослаться на головную боль, объяснив причину своего настроения лишь самому себе, причём в стихотворной форме.

Тем же вечером, едва ли не впервые за последние пятнадцать лет, на него нахлынуло вдохновение. Он немедленно сел за письменный стол и, записав неожиданно явившееся стихотворение, остался весьма доволен. Оказывается, поэт в его душе не умер, а всё это время лишь крепко спал!

Макар Александрович Гурский любил допрашивать женщин уже просто потому, что ему как любителю и ценителю прекрасного пола было гораздо приятнее общаться с ними, чем с мужчинами. Более того, если бы он когда-нибудь решил последовать примеру своего старинного приятеля профессора Слонима заняться преподаванием, то сделал бы это при одном условии: чтобы ему приходилось входить не в пропахшие потом, табаком и пивом мужские аудитории, а исключительно надушенные и шелестящие юбками женские. Впрочем, путь в юристы Российской империи женщинам был заказан, поэтому о подобном условии не приходилось и мечтать.

Надо признать, что подобные допросы давались старому следователю весьма непросто. В отличие от допросов мужчин, когда можно было не стесняться в выражениях, грозить и повышать голос, с представительницами слабого пола приходилось постоянно хитрить, сдерживаться и стараться избегать ситуаций, способных спровоцировать истерику и — упаси Бог слёзы. И хотя с годами Макар Александрович изрядно очерствел душой (если раньше вид плачущей хорошенькой женщины приводил его в состояние, близкое к панике, то теперь он научился воспринимать что внешне спокойно), подобные ситуации сильно действовали ему на нервы.

К счастью, мадемуазель Мальцева плакать явно не собиралась — напротив, она избрала наступательную тактику. Усевшись напротив следователя и выпрямив спину, она откинула назад красивую головку и, презрительно сощурив глаза, громко спросила: