— Почему именно третьей степени? И почему ты так уверен, что не наградят? Служи Отечеству, как твои славные предки из рода Кутайсовых, и не теряй надежды.

— Нет, Макар Александрович, вы меня не поняли, и ваш патетичный совет в данном случае совершенно неуместен. Я имел в виду, что если бы меня всё-таки наградили, то я бы с презрением отказался.

— Почему?

— Да потому, что не государственной бюрократии, которая во все века была главным злом России, определять заслуги перед Отечеством достойных людей!

— Э, братец, да ты я нижу, не патриот...

— Этого ещё не хватало!

— В каком смысле? — удивился Гурский.

— В смысле литературного стиля. Разве вы, драгоценнейший Макар Александрович, никогда не обращали внимания на то, что люди, обожающие называть себя настоящими патриотами, всегда ужасно косноязычны, зато те, кто досконально постиг все премудрости нашего чудесного языка, почему-то носят иностранные фамилии — вроде Даля или Розенталя?

— Пожалуй, ты прав, — засмеялся следователь.

— Кроме того, смешно и даже как-то неприлично быть патриотом Отечества, где на реке Моче стоят деревеньки Говейново, Дураково или Блудово...

— Да ты, я смотрю, решил заделаться новым Салтыковым-Щедриным?

— Нет, просто я буду настаивать на том, что я — русский, лишь в одном случае: если какая-нибудь прелестная патриотка заявит: «Инородцам не даю!»

Чтобы толком отсмеяться, на этот раз Макару Александровичу потребовалось гораздо больше времени. Они даже успели миновать лесок и оказались на дороге в дачный посёлок. И тут откуда-то раздалось заливистое тявканье, а затем им навстречу выскочила резвая лохматая собака средних размеров с белыми и чёрными подпалинами.

— Не беспокойтесь, господа, — доброжелательно заявил им следовавший за собакой пожилой бородатый господин в тёмном макинтоше, чьё лицо было скрыто большим чёрным зонтом. — Моя Джулька радуется каждому новому знакомству и совершенно безобидна.

— В отличие от вашей собаки, дорогой Анатолий Фёдорович, меня радуют не столько новые, сколько старые знакомые, — приветливо отозвался Гурский.

— Ба, Макар Александрович! — тут же узнал его профессор Слоним. — Вот так встреча! Здесь, в темноте, под дождём... Неужели среди местных дачевладельцев, к которым принадлежит и ваш покорный слуга, завелись криминальные элементы?

— Боюсь, что дело обстоит именно так, — кивнул следователь, пожимая ему руку.

— Кстати, я этому ничуть не удивлён, — продолжал Слоним, — поскольку не далее, как два дня назад, довольно явственно слышал неподалёку отсюда нечто похожее на револьверный выстрел, а потом видел поспешно бегущего человека. Хотел даже вам позвонить, Макар Александрович — у меня на дачу проведён телефон, — но, поскольку ни о каких убийствах местная молва не поведала, не решился понапрасну беспокоить.

— Какое там беспокойство, помилуйте! Кстати, позвольте представить вам моего спутника — Сергей Алексеевич Кутайсов, журналист.

— Я хорошо знаю профессора Слонима, — с поклоном улыбнулся тот.

— Да и я, признаться, о вас наслышан, — довольно сухо отозвался знаменитый юрист. — Кажется, вы любите охотиться на нашу профессорскую братию?

— Это издержки его профессии и молодости, — вступился Гурский, — так что не судите строго.

— Понимаю, понимаю... Однако, господа, почему бы вам не зайти ко мне на чаек? Моё семейство будет очень радо.

— С удовольствием, Анатолий Фёдорович. Однако что вы там говорили о выстреле?

— Секунду. — Профессор наклонился, чтобы взять на поводок изрядно промокшую и ластившуюся к его ногам собаку. — В трёх минутах ходьбы отсюда имеется двухэтажная дача, огороженная тёмно-зелёным забором и стоящая немного в глубине. В тот вечер я, как и сегодня, гулял с Джулькой и услышал нечто очень похожее на выстрел. А спустя пару минут из леска выскочил какой-то долговязый малый и припустился со всех ног по дороге. Вот, собственно, и всё.

— Вы не могли бы показать, где именно находится упомянутая вами дача?

— Да вот же тропинка... — И профессор указал зонтом на ещё одну дорожку, терявшуюся в той самой берёзовой рощице, из которой они только что вышли. — Три минуты ходьбы, и оно выведет вас прямо к калитке.

Макар Александрович переглянулся с Кутайсовым, и тот чуть заметно кивнул.

Если не возражаете, дорогой Анатолий Фёдорович, то мы заглянем к вам на обратном пути, — сказал Гурский.

— Пожалуйста, — пожал плечами профессор. — Мой нумер шестнадцатый.

— Спасибо за приглашение.

— Буду ждать.

Они раскланялись и поспешили в рощу.

— По-моему, нам повезло, — азартно заявил Кутайсов, на ходу поворачиваясь к следователю, — и вам завтра не придётся беспокоить обитателей здешних мест, налетев на них с целой оравой городовых, как какое-нибудь племя команчей.

— Никогда не загадывай раньше времени, сглазишь! — сквозь зубы отвечал Макар Александрович, поправляя шляпу, постоянно сползавшую из-за повязки.

Вскоре за кустами орешника показалась дача. От опушки до калитки было не менее пятнадцати метров открытого пространства, которое благодаря яркой луне прекрасно просматривалось. Впрочем, смотреть было особенно не на что — глухой двухметровый забор закрывал окна первого этажа, а окна второго были темны.

— Слышите? — И журналист вдруг схватил Гурского за рукав. — Кажется, за нами кто-то идёт...

Действительно, со стороны той рощи, откуда они только что вышли, приближались раздражённые мужские голоса.

— Прячься живее, — скомандовал следователь и первым полез в кусты.

— Макар Александрович! — громким шёпотом, с укоризною окликнул его Кутайсов.

— Что ещё?

— Прикройте повязку, она слишком хорошо видна!

Гурский снял шляпу, поспешно сдёрнул повязку и сунул её в карман. Затем согнулся, упёршись руками в колени, и затаил дыхание. По другую сторону тропинки стройный и худощавый Кутайсов укрылся за нешироким стволом ольхи. Голоса слышались всё ближе, причём большинство реплик носили нецензурный характер, отражая сильное озлобление говоривших.

Вскоре по тропинке, шумно разводя влажные ветви кустов и деревьев, прошли двое мужчин, один из которых обладал резким и сильным тембром голоса, а второй немного гнусавил. Они быстро добрались до калитки и постучали, причём, как это отметил про себя следователь, условным стуком — два раза, пауза, ещё два раза, пауза, затем ещё один раз.

Тот, кто отпер им калитку и впустил во двор, на какой-то момент оказался в ярком свете луны, поэтому не узнать его было невозможно. Через минуту, судя по скрипу ступенек и стуку захлопнувшейся двери, все трое вошли в дом.

— Это был Морев! — возбуждённо зашептал Кутайсов, стоило им с Гурским снова сойтись на тропе.

— Я видел, — охая и потирая поясницу, негромко отвечал следователь.

— Говорил я вам, что нам сегодня повезёт!

— Чему ты радуешься, если эти три негодяя пока ещё не в наручниках?

— Так давайте же что-то делать!

— Ты запомнил номер профессора Слонима?

— Номер шестнадцать, а что?

— Он сказал, что у него на даче есть телефон. Беги к нему и вызывай городовых.

— А вы?

— А я здесь покараулю, — доставая револьвер и взводя курок, со вздохом отвечал Макар Александрович, тоскливо думая о том, как отразится ночная сырость на его ревматизме...

Пока Макар Александрович и Кутайсов искали таинственное место с кривой столетней сосной, на другом конце городе, в особняке сестёр Рогожиных, происходили весьма драматичные события.

— Какой удивительный человек! — воскликнула Елена, когда Денис Васильевич рассказал ей о своей последней встрече с Карамазовым. — Однако я так и не поняла его странного отношения к вашей жене.

— Ну, любовь — вообще странная штука, — задумчиво отвечал Винокуров. — По-моему, некоторые люди не могут любить просто так, отвечая на любовь других, и к их нежной страсти обязательно должны примешиваться какие-то яростные чувства, примерно так же, как острая приправа к пище. Это может быть ревность — и тогда такой человек способен по-настоящему вспыхнуть от страсти лишь тогда, когда за его возлюбленной начнёт ухаживать соперник... Или ненависть и обида, когда он влюбляется по-настоящему лишь после того, как его отвергли, выказав враждебность и причинив страдание.