Макар Александрович кивнул, поскольку в своё время об этом анекдоте знал весь Петербург. Когда гроб императора Александра II вынесли из Казанского собора, погребальная процессия двинулась через Литейный мост и Петропавловский собор. Вдоль всего Невского проспекта стояло войсковое оцепление. Заметив приближение катафалка, один молодой ротмистр громко скомандовал своему эскадрону: «Смирно! Голову направо, смотри веселей!» И этот лихой болван впоследствии стал генерал-губернатором Санкт-Петербурга!

— Впрочем, — не унимался великий князь, — наслушавшись всевозможных славословий в свой адрес, которых было особенно много в сей год празднования юбилея династии, государь окончательно утратил критический взгляд на существующий порядок вещей, доверяясь теперь даже не советам родственников, а такому дикому проходимцу, как Распутин!

— Но что же делать?

— Как что? Если нет возможности уповать на мудрость земных владык, остаётся уповать на владыку небесного! О, мне известно, что вы человек нерелигиозный, да и сам я не слишком высоко ценю нашу Православную церковь из-за её мрачных обрядов и весьма нахрапистого клерикализма. На всю жизнь я запомнил тот случай, когда меня, двенадцатилетнего подростка, привели в Иверскую часовню, чтобы приложиться к чудотворной иконе. Эта процедура считалась и до сих пор считается священным долгом каждого члена императорской фамилии, проезжающего через Москву. Множество народу, тяжёлый запах свечей, громкий голос дьякона — во всём этом было так мало святости и так много самого мрачного язычества, что мне показалось невозможным, чтобы Господь Бог захотел посетить столь ужасное место. А после целования мощей у меня к тому же ужасно разболелась голова. Я до сих пор полагаю, что нельзя почитать Господа так же, как это делали наши полудикие предки!

— Совершенно согласен с вашим высочеством.

— Рад слышать. Однако я заговорил об этом совсем не случайно.

Гурский вопросительно посмотрел на собеседника, интуитивно почувствовав, что разговор постепенно приблизился к тому, ради чего его и пригласили.

— Скажите честно, Макар Александрович, — проникновенно спросил великий князь, внимательно глядя в глаза собеседника, — у нас никогда не было таких моментов, когда вам хотелось поверить в существование загробной жизни, реального существования духов умерших и возможности общения с ними?

Следователь пожал плечами. Он действительно не верил в духов и уж тем более — в их возможность влиять на земные дела. Более того, если когда-нибудь его собственная душа устремится в вечность, то ему совсем бы не хотелось, чтобы какой-нибудь полоумный маг то и дело выдёргивал её из этого блаженного состояния ради решения сиюминутных земных дел. Да неужели в горних мирах не существует более важных забот?

— Однажды мне приснился бежавший из острога преступник, — с лёгкой улыбкой заявил Гурский, — однако, сколь я ни силился, мне так и не удалось понять из этого сна, где именно он теперь пребывает.

— Иронизируете? А вот я недавно видел во сне дух Казановы и даже побеседовал с ним по-французски. Более того, дух сообщил мне, что в своё время гостил в этом самом дворце, который во времена Екатерины Великой принадлежал одному из её фаворитов — графу Панину. Представьте себе, что после этого я специально навёл справки — и всё оказалось в точности так!

Второй раз за последнюю неделю Макару Александровичу довелось услышать имя знаменитого итальянского любострастника, что заставило его насторожиться, сразу вспомнив разговор с Винокуровым о потерянной броши. И его настороженность ещё более возросла, когда он услышал следующую фразу:

— Недавно я познакомился с одним чрезвычайно любопытным человеком — по виду типичный француз или итальянец, — однако является нашим соотечественником — Григорием Васильевичем Муравским. Он уверял меня, что обладает способностями медиума, а потому способен вызывать духов и спрашивать их совета по самым важным поводам. А когда я рассказал ему о своём сновидении, то он пообещал вызвать дух Казановы.

— Неужели вы, ваше высочество, — не выдержал Макар Александрович, — запамятовали, как тот же Казанова объегоривал маркизу д’Юрфе, уверяя, что сможет омолодить её с помощью оккультных сил?

Великий князь слегка поморщился. Несмотря на всю свою любезность и демократизм, в глубине души он оставался прирождённым вельможей, которому крайне не нравится, когда нижестоящие ставят его в тупик. Поэтому просьба, с которой он обратился к Гурскому, прозвучала весьма холодно:

— Я не глупая старуха и не собираюсь рождаться заново в ином облике, так что ваше сравнение не совсем уместно. Однако речь о другом — я хотел бы попросить вас найти господина Муравского. Дело в том, что он должен был дать о себе знать ещё два дня назад. Я посылал за ним в номера, однако там сообщили, что господин Муравский внезапно съехал и бесследно исчез — причём это произошло в тот самый день, когда мы с ним виделись последний раз. Что скажете, господин следователь?

— Хорошо, я постараюсь найти этого господина, — кивнул Макар Александрович, — однако, если позволите, и у меня к вам имеется небольшая просьба.

— Я целиком в вашем распоряжении.

— Вчера у меня побывала племянница Тамары Антоновны Новосильцевой с просьбой обратиться к вашему высочеству по поводу...

— Нет-нет, уважаемый Макар Александрович! — перебивая собеседника, сразу воскликнул великий князь. — Я хорошо знаком с делом этой полоумной, которая сбежала из сумасшедшего дома, а вот вы, боюсь, просто не знаете, за кого просите. Поверьте, мне крайне неприятно вам отказывать, однако госпожа Новосильцева благодаря своему вздорному характеру и невыносимо склочной натуре уже сделалась парией высшего света, поэтому ничьё заступничество ей не поможет.

Обескураженному следователю ничего не оставалось, как откланяться. Уже покидая дворец, Макар Александрович вдруг задумал» я над тем, почему это великому князю понадобилось вызывать дух Казановы, а не кого-нибудь из великих государ! гнойных деятелей прошлого и что такого для спасения России может посоветовать беспринципный итальянский авантюрист?

Арсенал эротических приёмов тайного агента охранки Зинаиды Водопьяновой был весьма велик: поцелуи, поглаживания, покусывания, постанывания, игра языком, «пожатие богини», неистовые телодвижения и тому подобные штуки, сделавшие бы честь самой знаменитой куртизанке. Впрочем, не брезговала она и такими извращениями, от которых иная куртизанка с негодованием бы отказалась. Однако главное её достоинство состояло не в умении довести мужчину до безумия, а в способности оставаться желанной и интересной даже после того, как он успокоится. А для этого необходимо было постоянно меняться, становясь то загадочно-томной, то буйной и страстной, то холодной и ироничной, то весело-разбитной.

Оказавшись в плену её «медоточивых уст», выразительных глаз и гибких, сладострастных объятий, Муравский первые два дня провёл, как в бреду, забыв о смене дня и ночи и практически не покидая постели. У Зинаиды была совершенная кожа — очень белая и холодно-атласная, причём на ней практически отсутствовали родинки. Когда она раздевалась и оставалась в чёрных ажурных чулках и белом корсаже, эротичный контраст был настолько силен, что любовник совершенно терял голову.

Однако утром третьего дня его ждало немалое потрясение — верная своему принципу постоянно сочетать лёд и пламень, мёд и дёготь, Зинаида неожиданно исчезла. Хуже того, когда встревоженный Муравский оделся и попытался выйти на улицу, оказалось, что он надёжно заперт! Квартира находилась на третьем этаже, поэтому выпрыгнуть из окна прямо на тротуар, без риска сломать себе ноги было невозможно.

Самое скверное состояло в том, что именно на этот день была намечена его новая встреча с великим князем! Проклиная собственную доверчивость, Муравский перезарядил револьвер и приготовился к самому худшему. Зинаида явилась лишь под вечер — весёлая и оживлённая, со множеством покупок и двумя бутылками марочного вина. Именно необходимостью пройтись по магазинам и навестить маман она объяснила свой неожиданный уход, добавив при этом с лукавой улыбкой: