— Здравствуйте, Макар Александрович, наконец-то мне посчастливилось познакомиться с вами лично.

— А... — вскинулся было следователь, но вовремя сообразил, что младшую из сестёр Рогожиных наверняка предупредил о его предстоящем визите родственник её пропавшего мужа — Денис Васильевич Винокуров.

— Проходите, присаживайтесь, — ласково предложила Елена, пожимая руку Гурского.

— Вы не станете возражать, если я тоже посижу с вами? — тут же спросила сестра.

— Нет-нет, — покачал головой Макар Александрович, — напротив, буду только рад... — И он опустился в предложенное кресло, мельком оглядев бело-голубой будуар, обставленный изящной мебелью в стиле «рококо».

— Вам удалось что-нибудь узнать о моём Филиппе? — возвращаясь на софу и присаживаясь напротив следователя, спросила младшая Рогожина.

— Нет-с, пока почти ничего. Однако мне стало известно, что в день исчезновения вашего мужа ему в ресторан звонила какая-то женщина. Я полагаю, что этого не делала ни одна из вас? — И Макар Александрович вопросительно посмотрел на сестёр.

Обе молча вразнобой покачали своими очаровательными головками.

— И вы не представляете, кто бы это мог быть?

— Надеюсь, что за два месяца нашего брака Филипп ещё не успел обзавестись любовницей, — пожав плечами, с принуждённой усмешкой заявила Елена.

— Даже не думай об этом! — всплеснув руками, пылко отозвалась сестра.

— Но у кого-нибудь из вас имеются хоть какие-то предположения о том, кому могло понадобиться похищение господина Богомилова?

И вновь обе красавицы изобразили недоумение и растерянность, при этом глаза Елены даже подёрнулись грустной поволокой.

— Ну, хорошо, — не унимался Гурский, — но неужели за эти два дня вы не получали никаких писем или телефонных звонков? Никаких требований, угроз, предложений?

— Да нет же, нет! — воскликнула Ольга.

— Но ведь у господина Богомилова были какие-то знакомые, помимо его учёных коллег? Возможно, кто-то из них мог показаться вам подозрительным или странным?

— Странным иногда бывает только мой Семён, — заявила старшая сестра, — хотя никакие странности не отменяют его невыносимой заурядности.

— А они с Филиппом были знакомы?

— Конечно, — на сей раз ответила Елена, — в начале этого года мы с Олей познакомились с ними в скейтингзале мадам Форш, который находится неподалёку — на Мойке.

Макар Александрович был несколько озадачен — что могло быть общего у того долговязого прохвоста, который так душещипательно исполнял романсы, с молодым учёным? Дружба детства или новомодное увлечение катанием на роликовых коньках в переоборудованных для этого танцзалах? Он уже хотел задать следующий вопрос, как вдруг обратил внимание на ту книжку в бумажной обложке, которую Елена читала перед его приходом.

— Вы позволите? — спросил Гурский, протягивая руку и беря книжку со столика.

— Пожалуйста, — опуская глаза, смущённо кивнула молодая женщина.

Причина её смущения стала ясна, едва следователь взглянул на заглавие. Это было сочинение господина Карла Маркса «К критике политической экономии»! Вот так чтение для юной красавицы, да ещё в ожидании пропавшего мужа!

— Вы увлекаетесь социалистическими идеями? — осторожно поинтересовался Макар Александрович, небрежно листая исчёрканные карандашом страницы.

Елена неуверенно повела плечами.

— Эту книжку изучал Филипп накануне своего исчезновения, — объяснила она. — Вот и я решила полистать, но совершенно ничего не поняла даже из тех мест, которые он отметил.

— Это неудивительно, — буркнул следователь, — разве можно понять такую вот галиматью: «Как стоимости, все товары суть лишь определённые количества застывшего времени»? Разве время когда-нибудь застывает? Ну, а вы, сударыня, — отложив книжку, обратился он к Ольге, — тоже увлекаетесь сочинениями господина Маркса?

— О нет, — засмеялась она, — я предпочитаю сочинения его друга Энгельса, особенно те, в которых он пишет о происхождении семьи и заявляет, что полная свобода при заключении браков может быть достигнута только после уничтожения капиталистического производства, когда не останется никаких иных мотивов, кроме взаимной склонности.

— О Господи! — Гурский вздохнул так тяжело, что Ольга лукаво засмеялась и закричала:

— Я пошутила, Макар Александрович, пошутила, потому не делайте таких страшных глаз! Эту фразу я однажды слышала от Филиппа, вот и запомнила.

— А кому-нибудь из вас известно: за кого господин Богомилов голосовал на выборах в Государственную думу? — задавая этот вопрос, следователь уже заранее приготовился к худшему — и не ошибся!

— За социал-демократов, — спокойно отвечала Елена, однако какое это имеет значение?

Макар Александрович мысленно выругался — опять политика! Неужели молодых людей — Николишина и Богомилова — связывала эта «пакость», которую он ненавидел всеми фибрами души, или всё дело в обычной любовной интрижке? Хорошо бы, коли так...

По мнению Гурского, прошедшие в этом году выборы в Третью Государственную думу показали только одно — на результатах голосования сказалась, как выразился один бойкий журналист, «память поротой задницы», в которую с помощью батогов, шпицрутенов, плетей и палок веками вбивались одна незатейливая истина: «Начальство надо уважать!» Однако стоит ли уважать подобный выбор народа? — уверенно заявило бы любое начальство, однако Макар Александрович придерживался иного мнения, тем более ему уже пришлось иметь дело с некоторыми новоизбранными депутатами, после чего его охватил тихий ужас.

Например, на насупленной физиономии похожего на мопса лидера одной из фракций с красноречивой фамилией Пролазьев навсегда застыло выражение низкорослого заморыша, обиженного невниманием девушек. И хотя с тех пор он заработал столько денег, что мог бы позволить себе самых красивых и дорогих любовниц, это выражение обиды запечатлелось на его физиономии навсегда. Другой депутат, делясь своими впечатлениями от поездки в Брюссель, где он впервые увидел знаменитый фонтан «Писающий мальчик», в одном из газетных интервью заявил буквально следующее: «А хорошо бы и нам такого писающего мальчика поиметь где-нибудь неподалёку от Дворцовой площади», — после чего ехидные журналисты долго прохаживались по поводу его половой ориентации.

Что касается самих выборов, то газеты писали о них так: «Предвыборная агитация значительно затруднена, поскольку на каждого кандидата с правой и левой стороны поступает такое количество доносов и пасквилей, что избиратели в растерянности — кого избирать?» И вот такие люди призваны во власть, чтобы создавать законы для тысячелетней империи! Ну и как тут было не возненавидеть политику и всё, что с нею связано?

— Расскажите мне о вашем знакомстве с господами Богомиловым и Николишиным, — попросил Гурский, устраиваясь поудобнее.

Сёстры переглянулись, словно уговариваясь, кому начать, после чего первой заговорила Ольга:

— Это случилось ещё весной, когда мы отправились в скейтинг-зал мадам Форш...

«...Как же она была хороша в высокой белой кофточке, бежевом жакете и этой своей серой юбке, перетянутой в талии серебристым пояском с бахромой! А с какой грацией передвигалась на роликах, ловко балансируя своими изящными ручками! А румянец, задорный смех над собственными ошибками, сияющие глаза и размётанные локоны... Какое счастье, что всё так совпало и мне суждено было познакомиться именно с ней! Однако каким же я при этом оказался неуклюжим ослом и как глупо свалился к самым её ногам, оборвав при этом кружевную оборку с её юбки! Впрочем, даже это случилось как нельзя кстати, поскольку вплоть до самого нашего обручения эта оборка служила мне неиссякаемым источником сладостных мечтаний... Никогда не думал, что и меня когда-нибудь коснётся нелепый любовный фетишизм, так остроумно высмеянный в «Обыкновенной истории» Гончарова — “вещественные знаки невещественных отношений”!