Последующие полчаса прошли под аккомпанемент сладострастных женских стонов, тяжёлого мужского дыхания и яростного скрипа кровати. Однако стоило Мореву немного успокоиться и отдышаться, как его лоб немедленно избороздили морщины, а в глазах появилось угрюмое выражение, которое очень не понравилось его неугомонной любовнице.

— Что ты опять хмуришься, милый? — немедленно заворковала Мария, игриво пытаясь разгладить его морщины своими проворными, отменно наманикюренными пальчиками. — Всё ещё жалеешь о том, что я обманула полицейского и приехала сюда?

— Нет, — отвечал Морев, закидывая руки за голову и глядя в потолок, — теперь меня заботит совсем другое.

— Что же это?

— Деньги, чёрт подери, деньги! — Он резко сел на постели и потянулся к пиджаку, чтобы достать портсигар.

— Но у меня есть деньги! — удивилась она. — Я получила те пятьдесят, которые ты для меня оставил.

Морев с каким-то весёлым сожалением посмотрел на свою возлюбленную. В своё время они договорились, что как только Мария будет нуждаться в деньгах, она даст объявление в газету «Новое время»: «Мол. крас. особа просит одолжить 50 руб. Глав. Почт., предъявит, квит. «Н. Вр.» № 196 770».[1]

— Я говорю не о твоём содержании, глупышка, — заявил он, — а о том, что транспорт с оружием, который мы заказали за границей, уже на подходе, а расплачиваться нечем. Этот проклятый биолог, которого мы уже третий день держим на даче, ничего не даёт! — Морев закурил папиросу и глухо выругался.

— А что, если и попытаюсь его уговорить? — хитро прищурилась Мария, эластично прижимаясь обнажённой грудью к его смуглому крепкому плечу.

— Каким образом?

— Догадайся... И она быстро пробежала пальчиками но сто курчаво-волосатой груди.

— Действительно, — усмехнулся он, — глупый вопрос... Но это бесполезно. Во-первых, он относится к породе примерных семьянинов и безумно любит свою молодую жену; во-вторых, говорит, что всё истратил на закупку научного оборудования, и я ему верю.

— Зачем же ты его тогда здесь держишь?

— А как его отпустишь? Он приехал сюда средь бела дня, поэтому без труда сможет показать дорогу полиции... Кроме того, из него ещё можно будет попытаться что-нибудь выжать, но речь сейчас не о том. Пока вся надежда на вторую из сестёр Рогожиных. Ты давно не видела Николишина?

— Век бы его не видать! — охнула Мария. — Да он только сегодня опять ко мне приставал. Пришлось даже хлопнуть его по наглой физиономии.

— Что?! — мгновенно взбеленился Морев, яростно сверкнув глазами. — Шею сверну охламону, ведь своей дуростью всё может испортить! Чем он только занимается?

— Хвастал, что успешно охмуряет Ольгу Рогожину и дело уже на мази...

— На какой ещё мази... гуталиновой или вазелиновой? И что за выражения, чёрт бы его подрал! Узнаю приказчика из лавки, которому только на гитаре бренчать да за горничными увиваться. Ну, я ему задам!

— А что если мы потребуем отступного у моего профессора? Кажется, господин Сечников здорово напуган тем скандалом, который я ему учинила, — не без гордости заявила молодая женщина.

— Нет, это не годится. Много он не даст, а твой скандал мне нужен для других целей.

— Для каких это?

— После узнаешь... — Морев выпустил последнюю струю дыма и, обнажённый, подойдя к окну второго этажа, выбросил окурок в окно. — Однако надо что-то придумать... Например, получить разрешение руководства партии и силами своей ячейки организовать какую-нибудь крупную экспроприацию.

— И что ты собрался экспроприировать? — увлечённо спросила Мария, сев на колени и прикрывшись одеялом.

— Сам не знаю, — пожал плечами любовник, — конечно, хорошо бы какой-нибудь банк, но это слишком опасно, да и сил мало. На Ивана ещё можно положиться, а вот Дмитрий... Нет, банк слишком сложно, надо бы найти что-нибудь попроще.

— А галантерейный магазин братьев Доменик на Лиговке тебя не устроит?

— Что?

— Да-да, а что ты думаешь! — быстро заговорила она. — Сегодня, когда я там была и меняла шляпку, мне удалось заметить, сколько же денег у них хранится в одной только кассе. А таких касс не меньше пяти штук! Кроме того, на весь зал всего два продавца-мужчины.

— А ведь дело говоришь! — обрадованно воскликнул Морев. — Что кассы, когда в кабинете главного управляющего наверняка есть сейф, куда складывают дневную выручку. Умница девушка, хорошо придумала!

— Вот так-то... — Мария обиженно скривила губы. — А вначале ты меня дурой назвал!

— Беру свои слова обратно и готов выполнить любое твоё желание, — ласково заявил любовник, присаживаясь рядом с ней на постель и обнимая за плечи.

— Любое?

Он кивнул, и тогда Мария отстранилась, спрыгнула на пол и проворно подпоясалась его серым галстуком. Затем сунула ноги в свои юфтевые сапожки, надела серую мужскую шляпу и лихо сдвинула её набекрень. Морев с улыбкой наблюдал за проделками своей возлюбленной.

— Ну и что всё это значит?

— Я надену мужское платье, шляпу и маску и пойду вместе с вами! — задорно воскликнула молодая женщина. — А ещё ты мне дашь самый большой револьвер, чтобы я лично застрелила того старого глупого шпика, который меня сегодня преследовал. — Она наставила указательный палец на Морева и прищурила глаз, словно прицеливаясь.

— А не боишься? Ведь за убийство полицейского полагается пожизненная каторга.

— Плевать! — И она гордо подбоченилась.

В таком виде — обнажённая, но подпоясанная, да ещё в его шляпе — возлюбленная выглядела настолько бесподобно, что Морев не выдержал и подался вперёд, намереваясь снова схватить её в объятия. Но Мария поняла его манёвр и отпрыгнула назад, делая большие глаза и с притворной стыдливостью прикрываясь обеими руками.

Французская кровь далёкого предка требовала немедленно отдать дань галантности столь задорному проявлению женской игривости, и он бы непременно это сделал, если бы не резкий стук в дверь и отчаянный крик одного из соратников — по голосу Морев легко узнал Ивана:

— Биолог повесился!

Прекрасный солнечный день бабьего лета собрал в Летнем саду немало прогуливающихся горожан, однако каким же контрастом с этими сияющими голубыми небесами и красновато-золотистой листвой показалось Денису Васильевичу мрачное сообщение Гурского:

— Вчера в гостинице «Бристоль», что на углу Морской улицы и Вознесенского проспекта, очередной террорист погиб от неосторожного обращения с бомбой... Взрыв оказался настолько силен, что в доме выбиты все стёкла во всех четырёх этажах, а прилегающая к нему часть проспекта завалена кусками мебели и разными прочими вещами, выброшенными из окон. Мало того — взрывная волна прошла через весь проспект, достигла Исаакиевского собора и повалила три пролёта ограждающей его чугунной решётки! Что творилось в самой комнате, занимаемой погибшим субъектом, словами не описать...

— А что стало с ним самим? — осторожно поинтересовался Винокуров.

— Этого вообще лучше не видеть! Оторванная голова закатилась за поваленный и обугленный взрывом шкаф, а грудная полость вскрыта лучше, чем в анатомическом театре, — так что стали видны оба лёгких. Сердце провалилось вниз и было найдено запутавшимся в кишках. Правая нога с частью бедра валялась в коридоре, а кисть левой руки с остатками пальцев закинуло аж в Исаакиевский сквер — то есть она пролетела расстояние в тридцать шесть шагов! В общем, поделом мерзавцу! — жёстко закончил следователь.

— Каким образом это вообще происходит? — подавленно поинтересовался Денис Васильевич, лишь бы что-то сказать. — Я имею в виду подобные случайности...

— По воле Божьей, — невесело усмехнулся Гурский, но тут же пояснил: — Такие самодельные бомбы имеют химические запалы, то есть снабжены зажигательным и детонирующим устройством. Зажигательное устройство — это стеклянная трубка, наполненная серной кислотой и снабжённая свинцовым грузом. При соударении бомбы с любым препятствием груз ломает трубку, и серная кислота воспламенят смесь бертолетовой соли с сахаром. Воспламенение же этого состава, в свою очередь, вызывает сначала взрыв детонатора в виде гремучей ртути, а затем и самого динамита. Как вы понимаете, стеклянную трубку легко сломать при неосторожном обращении, отсюда и соответствующие последствия. Только за последний год на подобных устройствах подорвались не менее десяти террористов.