— А заперла я тебя, мой милый, лишь затем, чтобы ты не сбежал от меня раньше времени!

Муравский едва сдержался от того, чтобы не надавать ей пощёчин, причём на его нахмуренном лице появилось столь зловещее выражение, что даже бесстрашной Зинаиде стало немного не по себе.

— Но ты же не будешь слишком сердиться? — проворковала она, забираясь к нему на колени. — Ну, скажи скорей, как мне вымолить твоё прощение?

Впрочем, говорить ничего не пришлось, поскольку Зинаида и безо всяких просьб с его стороны вновь пустила в ход одну из самых изощрённых своих ласк, устоять перед которой смог бы разве что евнух, да и то лишь потому, что начисто лишён самого объекта ласки!

— Но в будущем не смей выкидывать подобных фокусов, — спустя полчаса строго предупредил Муравский. — Я тебе не домашнее животное, чтобы держать меня взаперти!

— О да, ты животное дикое и очень, очень страстное, — томно промурлыкала Зинаида, прижимаясь к его плечу, опутывая своими волосами и шепча на ухо горячие непристойности. — Кстати, давно хотела задать тебе один вопрос, — безо всякого перехода продолжала она. — Ты позволишь?

— Спрашивай.

— Что это у себя на переносице — морщины или крошечные шрамы? И она провела по его лицу тонким пальцем.

— Это следы не слишком удачной пластической операции, — нехотя отвечал Муравский.

— Ты пытался изменить внешность? — разом оживилась молодая женщин. — Но зачем? Скрывался от полиции?

— О нет, всего лишь хотел больше нравиться дамам.

— Шутишь!

— Я не собираюсь тебя переубеждать.

— А почему ты назвал операцию неудачной?

— Потому, что нельзя доверяться врачам, оставившим свою прежнюю профессию, чтобы уйти в революцию. Впрочем, то же самое относится к адвокатам, учителям и многим другим профессиям.

— Можно подумать, что в революцию идут одни неудачники! — раздосадованно воскликнула Зинаида, когда-то хотевшая стать учительницей.

— Или же те, для кого сама революция является важнейшей профессией из всех, — хладнокровно парировал любовник.

— Кстати, о революции... Ты не хотел бы вместе со мной поучаствовать в очередной акции устрашения проклятого царизма, которую сейчас готовит наша организация?

Муравский насторожился и внимательно заглянул в холодные зелёные глаза своей возлюбленной.

— О какой акции идёт речь?

— Об убийстве одного из самых влиятельных и близких Николаю великих князей.

— Кого именно?

— Ну, предварительно мы остановились на кандидатуре Александра Михайловича.

— Кто это — мы?

— Наша революционная ячейка.

— Так ты ходила именно туда?

— Допустим. И что?

— А обо мне что-нибудь рассказывала?

— Пока нет, однако рано или поздно мне придётся это сделать, поскольку эта конспиративная квартира может понадобиться нашей партии для своих целей.

Муравский задумался, и тогда Зинаиде пришлось повторить свой первый вопрос по поводу убийства великого князя.

— Каким образом? — спросил он.

— Э, нет! — И она присела на постели, подложив под себя подушку. — Рассказывать когда и при каких обстоятельствах это будет сделано, я не имею права, тем более что слишком мало тебя знаю. Да ты ещё и не сказал — согласен ли?

Не отвечая, Муравский потянулся за портсигаром, а Зинаида внимательно следила за его движениями. Она была вынуждена затеять этот разговор по настоянию начальника охранки и ввиду невероятной скрытности своего любовника. Несмотря на все старания, за три дня и три ночи ей так и не удалось вызвать его на самую малейшую откровенность. Он даже не сказал ей своего настоящего имени, не говоря уже о роде занятий, поэтому и пришлось пойти на хитрость. Что он ответит на её предложение, если она собственными глазами видела, как он выходил из дворца Александра Михайловича?

— Так что ты мне скажешь? — поторопила Зинаида, беря из его пальцев зажжённую папиросу и жадно затягиваясь.

— Мне кажется, ваша организация напрасно всё это затевает, — медленно проговорил Муравский.

— Почему?

— Да потому, что ваши вожди не учитывают возможную реакцию общества. В год юбилейных торжеств дома Романовых убить одного из представителей этого семейства — значит вызвать народное сочувствие ко всей династии и тем самым поневоле укрепить самодержавие.

— Но что же делать? Убить самого царя?

— Чтобы Церковь тут же причислила его к лику великомучеников и во всех деревнях крестьяне стали молиться новому святому? Нет, в данный исторический период убийства отдельных лиц ничего не решают.

В глубине души Зинаида испытала изрядную досаду. Похоже, она совершенно не понимает того человека, который, как ей казалось в моменты бурных содроганий и стонов, целиком находится в её власти. Неужели странный «партнёр» окажется хитрее её самой? Соблазнить этого загадочного человека оказалось гораздо проще, чем хоть немного проникнуть в его намерения!

— Тогда что же делать нам, революционерам? — негромко, но настойчиво спросила она. Нельзя же опускать руки и складывать оружие.

На этот раз Муравский удостоил её снисходительного взгляда и лёгкой усмешки.

— Ты задала вопрос, вполне достойный соратницы господина Савинкова! Этот глупец обуян жаждой действий, поэтому ему просто некогда задуматься над их смыслом! А ведь все эти подкопы, минирования и покушения — не более чем детские игры тех взрослых, которые не способны ни на что другое, как только сидеть в засадах с бомбами и револьверами наготове. Им и в голову не приходит, что существуют более сложные, но зато и более действенные средства борьбы с самодержавием.

— Какие именно? Назови!

— Не сейчас. Придёт время, и я тебе непременно обо всём расскажу.

— Но я просто умираю от любопытства!

— Ничего, не умрёшь. Кроме того, считай это наказанием за то, что заставила меня изрядно помучиться неизвестностью во время своего внезапного исчезновения! — С этими словами Муравский откинулся на спину, заложил руки за голову и принялся насвистывать какой-то игривый мотив.

Зинаида отвернулась к стене, чтобы скрыть своё раздражение. Что было сообщать в очередном донесении — опасен ли он или нет, а если опасен, то чем именно?

Стремление сделать династию Романовых как можно более популярной привело к снятию давнего восьмидесятилетнего запрета, наложенного ещё Николаем I и касавшегося возможности представлять царей из этой династии на театральной сцене. В обычных театральных постановках с этим запретом обходились весьма вольно, зато его строго придерживались в опере. Например, когда в финале оперы Глинки «Жизнь за царя» процессия бояр вела новоизбранного Михаила Романова в Москву, то занавес всегда падал до его появления из-за кулис.

Впервые данная традиция была нарушена во время торжественного представления этой оперы в Мариинском театре Санкт-Петербурга, случившемся 21 февраля 1913 года — в день начала официального празднования трёхсотлетнего юбилея династии. Исполнявший роль царя Михаила Леонид Собинов въехал на сцену в золочёной карете вслед за отрядом стрельцов. Выйдя из кареты, он принял хлеб-соль от московских бояр и золотую чашу от старейшего из них — Андрея Трубецкого. Таким образом, основатель династии Романовых впервые предстал перед публикой в облике лучшего русского тенора.

Однако супругам Винокуровым не повезло — им не удалось увидеть Леонида Собинова в данной роли, поскольку во время ноябрьского представления «Жизни за царя», её исполнял другой певец. Впрочем, отметила про себя Елена, уж, наверное, не это обстоятельство так опечалило её мужа, что он приобрёл весьма рассеянный вид.

— Что тебя заботит, мой друг? — ласково поинтересовалась она в антракте. — И почему ты всё время озираешься по сторонам, словно кого-то ищешь?

— Вовсе нет, милая, ты ошибаешься, — непроизвольно морщась и упорно избегая внимательного взгляда жены, пробормотал Денис Васильевич.