— Разумеется! — с давно забытой пылкостью воскликнул он. — Конечно же, я передам вашу просьбу Макару Александровичу и ни секунды не сомневаюсь в его положительном ответе. О, вы даже не знаете, какой это замечательный и отзывчивый человек!

— И когда вы передадите ему мою просьбу?

— Да прямо сейчас же и отправлюсь к нему в следственную часть!

— Благодарю вас.

— Не стоит, что вы... — Денис Васильевич смешался и хотел ещё что-то добавить, но тут в пустом и гулком коридоре раздались чьи-то громкие шаги. С такой бесцеремонной торопливостью могли грохотать только мужские сапоги, но никак не женские ботики. Винокуров с досадой обернулся и, к своему немалому изумлению, увидел приближающегося к ним Николишина. Тот был явно взволнован, имел самый мрачный вид и пальто нараспашку. — О чёрт, только его тут и не хватало!

— Это ваш знакомый?

— Хуже того — почти родственник.

— Ну, тогда я побежала...

— Постойте, — спохватился он, — опять вы исчезаете, точно «мимолётное виденье». А как же я вас найду, чтобы передать ответ Гурского?

— Не беспокойтесь, Денис Васильевич, я сама назначу место нашей следующей встречи. — И Елизавета Николаевна, одарив его прощальной улыбкой, принялась быстро спускаться по широкой мраморной лестнице.

Винокуров проводил её жадным взглядом, после чего, пребывая в крайне степени раздражения, порывисто обернулся навстречу Семёну.

— Ну, что тебе от меня надо?

Несчастный обманутый муж, прибежавший сюда прямо из синематографа, чтобы пожаловаться на коварную жену, обиженно скривил губы.

— Что это вы на меня так окрысились?

— Не вовремя ты явился, чёрт бы тебя подрал!

— Главная опасность для ныне существующего императорского строя — отнюдь не «красная», а «белая»! Эх, уважаемый Макар Александрович, да я спал бы спокойно, если бы существовала лишь «красная опасность» в лице прекраснодушных идеалистов вроде Толстого и Кропоткина, теоретических марксистов вроде Ленина и Плеханова, старых психопаток, вроде Брешко-Брешковской и Фигнер, не говоря уже об откровенных авантюристах типа Савинкова и Азефа. Увы, увы, увы! Если трону Романовых и суждено пасть, то он падёт отнюдь не по воле этих господ или вдохновляемых ими юношей-бомбистов. Нет-с, дорогой мой следователь, его могучие основания наподобие жучков-долгоносиков подточат носители аристократических фамилий и придворных званий, банкиры и промышленники, писатели и издатели, адвокаты и профессора, не говоря уже о других представителях интеллигенции, ныне живущих щедротами империи. Государь способен удовлетворить нужды рабочих и крестьян, а сыскная полиция в лице таких её представителей, как вы, уважаемый господин Гурский, в состоянии справиться с террористами. Однако совершенно напрасный труд пытаться угодить многочисленным претендентам в министры, революционерам, записанным в шестую книгу российского дворянства или оппозиционным бюрократам, воспитанным в лучших русских университетах. И если когда-нибудь случится нечто ужасное, в результате чего все эти господа окажутся в эмиграции и будут оплакивать на улицах разных европейских городим «доброе старое время», то я на собственные средства издам толстенный том, в котором будет описана вся противоправительственная деятельность русской аристократии и интеллигенции, чтобы посвятить его им!

Великий князь Александр Михайлович закончил свой монолог и, улыбаясь, посмотрел на Гурского, который слушал его с весьма мрачной физиономией, а теперь тяжело вздохнул, пожал плечами и пробормотал:

— Весёленькая перспектива!

— Вы со мной не согласны?

— А как можно убедиться в вашей правоте, пока мы все не очутились на улицах разных европейских городов?

— Вы очаровательный собеседник, дорогой Макар Александрович, — заявил великий князь, затягиваясь сигарой и с искренней симпатией глядя на своего собеседника. Беседовать с вами — одно удовольствие, хотя сама тема нашей беседы — сплошная головная боль.

Разговор происходил в дворцовой библиотеке, в окружении огромных, до самого потолка, стеллажей с книгами на основных европейских языках. В своё время великий князь предпочёл службе в гвардии, традиционной для членов императорской фамилии, морской флот и тогда же начал собирать посвящённую ему библиотеку. Теперь она состояла из почти двадцати тысяч томов и считалась самой полной военно-морской библиотекой в мире[24].

Александр Михайлович являл собой точную копию своего царственного племянника Николая II, только выглядел чуть постарше да и ростом был повыше. Гурский явился во дворец великого князя по его любезному приглашению, имея при этом и личную просьбу, однако поначалу, как и всегда во время их встреч, разговор сипел о политике, породни продолжительный монолог его высочества.

— Я давно понял, — после небольшой паузы продолжал Александр Михайлович, — что верховное руководство империи не в состоянии предотвратить надвигающуюся бурю. Скажу вам по секрету, Макар Александрович, но во время злосчастной войны с Японией мне дважды удалось отговаривать государя не посылать эскадру адмирала Рожественского на верную гибель. К сожалению, он в третий раз передумал и разразилась позорная Цусима, после которой, по моему глубокому убеждению, ему следовало бы подписать отречение в пользу одного из более способных родственников.

— Вы полагаете, что государь не способен к управлению державой? — осторожно поинтересовался Гурский, стряхивая пепел с собственной сигары.

— Да он и сам так полагает! — последовал неожиданный ответ. — Во всяком случае, сразу после смерти отца он бросился в мои объятия, со слезами на глазах восклицая: «Сандро, что мне делать? Что будет со всеми нами и с Россией? Я не готов быть царём! Я никогда не хотел им стать! Я ничего не понимаю в правлении!» От себя могу добавить, что он ничего не понимает и в людях, поскольку в большинстве случаев назначает их на высшие государственные посты не за деловые и умственные качества, а за единственный талант вроде собачьей преданности или самого бессмысленного патриотизма. Знаете, что мне заявил тот же Рожественский незадолго до отплытия злополучной эскадры? Он, дескать, отдаёт себе полный отчёт в том, что не имеет ни малейшего шанса победить японцев, но это ничуть не отменяет его готовности немедленно отправиться в Порт-Артур.

— И что же вы ему на это сказали?

— Что Россия вправе ожидать от своих военачальников чего-нибудь более существенного, чем готовность пойти ко дну с развевающимся Андреевским флагом и под марш «Прощание славянки»! Итакой тип с психологией самоубийцы командовал Балтийской эскадрой!

Сам Александр Михайлович проявил себя в той войне наилучшим образом. В феврале 1904 года по просьбе своего царственного племянника он взялся за организацию так называемой крейсерской войны. Для этого он создал пиратскую эскадру, вооружив несколько гражданских пароходов крупнокалиберной артиллерией и посадив на них экипажи из опытных военных моряков. И первый же рейд в Красное море оказался крайне успешен — русским морякам удалось захватить караван из двенадцати судов, нагруженных огнестрельными боеприпасами и направлявшихся в Японию. Но дальше произошло нечто вопиющее: Лондон и Берлин засыпали Санкт-Петербург телеграммами, протестующими против «небывалого акта пиратства, способного вызвать международные осложнения», как вы разился германский император Вильгельм II.

И напрасно Александр Михайлович отчаянно доказывал своему племяннику и его министрам, что великая держава имеет полное право перехватывать контрабанду, адресованную её противнику, и что война — это не обмен любезностями между дипломатическими канцеляриями. Николай II приказал освободить задержанные суда и распустить эскадру.

— А генерал Трепов чего стоит! — продолжал горячиться великий князь. — Помните, знаменитый анекдот, случившийся во время похорон самого благородного и несчастного из наших государей?