— Между тем вошедший высокий человек оказался странствующим монахом. Он доверительно прямо с порога открыл мне, что на меня и моих потомков возложена «великая миссия спасения» (это были его слова), что подобные мне люди уже расставлены по Мирне, и лишь благодаря им жизнь на планете ещё продолжается. Как учёный, я не мог поверить в эту болтовню, и сразу же занёс монаха в разряд сумасшедших. В то далёкое время, я ничуть не задумывался, прикрепляя ярлыки к непонравившимся людям. Очередная бирка имела название — умалишённый. Монах по моему виду понял, что его речи звучат малоубедительно. Тогда он знаком пригласил меня выйти за собой на улицу, прихватив плащ. Я молча повиновался. Видишь ли, от сумасшедших можно ожидать чего угодно, оттого лучше их излишне не раздражать. Я последовал за монахом, который поджидал меня на улице. Опять же знаком он указал мне то место, куда мне следовало отойти. Я снова исполнил приказание. Тогда монах извлёк из-за пазухи кисет, скинул мешающий обозрению капюшон, на мгновение повернулся в мою сторону, а затем сильным броском метнул кисет на крышу моего дома. В мгновение ока дом окружили языки пламени, вырывающиеся откуда-то из-под земли, и вскоре от моего жилища не осталось и следа. По освобождённой земле немедленно побежали ручьи. Монах подошёл ко мне. Я стоял как вкопанный с лицом белее мела. Там, внутри дома остались труды, работы, весь смысл моей жизни. Но монаха, похоже, заботило совсем иное. При вспышках молний проявились черты его лица, омытые дождём. Монах подошёл вплотную ко мне, поклонился и изрёк:

— Теперь я готов с вами говорить.

Это было поистине великодушно. Человек (я имею в виду себя) остался без крова, без пищи, без средств; да что об этом рассуждать, — без всего, включая одежду. Думаю, что гневные огоньки, сверкавшие в моих глазах, были похлеще молний, гнездившихся на небе.

Монах предупредил готовящийся взрыв.

— Не делайте повторных ошибок. Вас избрал Совет, и я наделён высшими полномочиями.

— Но кто вам дал эти полномочия?! — взбешённо рявкнул я.

— С вашего позволения я не стану называть их имена, — отрезал странствующий монах.

Продолжать спор было бессмысленно. Сама погода не подходила для этого. Вода попадала в рот с поразительной лёгкостью. Мой плащ уже насквозь промочился, и весь я начинал зябнуть. Это дождевое нашествие напоминало всемирный потоп. Вокруг нас была одна вода: на земле и на небе, и в промежутке между ними. Я и монах находились явно не на своём месте, и увесистые капли, падающие на наши головы, постоянно напоминали об этом. Моё молчание прекратилось, как только я понял, что промок до нитки и дальше мокнуть уже некуда. Монаху же, как видно, было всё равно. Он казался выкованным из железа.

— Что я должен сделать? — прохрипел я не своим голосом.

— Что? — переспросил монах. — Ах, да. Сущий пустяк, право, — он оскалился в улыбке. — Вы должны, — он сделал ударение на слове «должны», — Вы должны, — повторил он, поднимая вверх указательный палец.

Я весь напрягся, предчувствуя, что вот сейчас прозвучит он, мой приговор, который пригвоздит меня к какому-нибудь кресту в назидание прочим богоотступникам. Нечего сказать, докатился…

— Вы должны жить вечно!

Монах сверкнул глазами одновременно с новой вспышкой молнии.

Мой язык прилип к нёбу. Мне вечная жизнь? Это что, подарок, подаяние?! Спасибо, премного благодарю. Но не нуждаюсь, ясно? Не хочу, не буду! Раньше жил хорошо, спокойно, тихо, мирно, никого не трогал.

И тут я услышал внутренний голос.

— Дурак! — убеждённо произнёс он. — Стопроцентный кретин. Тебя что, четвертуют, безмозглый ты осёл? Тебе помогают взойти на пьедестал, а ты туда же, — цену набиваешь. Да ведь ни одна награда в мире не сравнится с таким подарком!

И я, послушавшись, поверил. Внутренний голос редко просыпался, но если это происходило, то он не успокаивался до тех пор, пока во мне не иссякали силы на мысленную борьбу с ним. Да, он знал толк в жизни, мой внутренний голос. Вот и сейчас он полностью меня убедил.

— Я вижу, что вы согласны, — сказал в тот же миг монах, — наконец-то наш учёный друг образумился.

— Так вы в курсе, что я учёный? А как же мои труды, бумаги, работы?

— Оставьте в покое сгоревшую рухлядь. Она и раньше была ни для чего не пригодна. Теперь её просто не стало, — так одной проблемой меньше. Не удивляйтесь моим речам. Свет и без того излишне наводнён учёными бреднями.

Я что-то возразил на счёт прогресса.

— Полноте, — улыбнулся монах, — вы сами в это не верите. Так что не стоит продолжать. Если же вы в самом деле видите что-либо разумное за этим термином, то не меня, а вас следовало бы занести в разряд сумасшедших.

Он рассмеялся, увидев, какое действие возымели на меня его слова.

— Но моя жена…

— Вы её больше не увидите.

— Я построю новый дом, и она вернётся, — с надеждой сказал я.

— Не припомню, чтобы вы так волновались прежде, — рассудительно произнёс монах, и добавил: — Дело в том, что осталось слишком мало времени. Быть может, вам неизвестно, но уже двадцать лет длится противостояние между Мирной и Коалицией. И мы терпим поражение за поражением. Все ключевые посты в правительствах государств давно заняты лояльными захватчикам лицами, которые не предпринимают ни малейшего улилия во спасение цивилизации: десятки граждан ежесекундно выкрадываются агентами засланных коскоров-разведчиков, внешне замаскированных под секретные военные разработки. В прессе же, напротив, прослеживается мысль о неоправданно мощном развитии писателями-фантастами идеи всемирного порабощения, где бредни с «летающими блюдцами» ставят в один ряд с прочими порождениями воспалённого человеческого разума.

— Но в это невозможно поверить сколь-нибудь образованному человеку?

— Да? — с ехидцей переспросил монах. — Ну, так вот. После получения вами бессмертия пройдёт совсем немного времени, и вы будете думать иначе. Скажу больше. Вам на роду написано стать одним из последних мирнян, ради будущего поступившим на службу к врагу.

— Чтобы я стал предателем? Никогда!

— Во имя спасения мира любые действия хороши. И вы о нашем разговоре ещё вспомните. На этом прощайте.

Монах замолчал, поклонился, перекрестил меня и исчез.

Невысокие полусгнившие бараки, бесконечные ряды деревянных, изъеденных клопами полок и душный, нестерпимый смрад коптилок, покрытых слоем чёрной, растрескавшейся по краям сажи, создавали образ концлагеря N2. Всё здесь было как в стародавние времена: непосильные каторжные работы, издевательства надсмотрщиков, антисанитарные условия. Но в отличие от остальных похожих на этот концлагерей, здесь не значилось ни одного местного жителя. Все пленники являлись пришельцами, представителями разных цивилизаций, и один был непохож на другого. Без надежды спастись, без возможности возвратиться на родину; Дэвид стал одним из них.

Космолёт, принадлежавший космическому борделю, приземлился прямо на территории концлагеря. Таковы были правила. Их выполняли, но слепо, повинуясь, словно только что родившиеся, появившиеся из чрева матери на свет божий щенята; их не чтили, в них не верили, но ещё выполняли за неимением другого, из-за отсутствия альтернативы.

Дэвиду было не ясно, как может существовать в космосе среди множества обитаемых миров горстка извращенцев, ставшая паразитирующим червём в лице государства. Но, очутившись внутри концлагеря, он это даже не понял, — прочувствовал, и не на чужой, а на своей собственной шкуре. Всё здесь держалось на жестокости и грубой силе.

— Пошли прочь!

Два человека с немного сплюснутыми лицами, далеко посажеными глазами и близкими по значению номерами на рукавах шарахнулись в сторону. Мимо них, бряцая свисающими ремнями, с утробным шумом пронеслось подобие катафалки.

Джеффри подвели к строению в форме ротонды. На ступенях лестницы стояли два охранника. Обменявшись рукопожатиями с конвойными, один из них распахнул перед Дэвидом массивную деревянную дверь. После яркого дневного света, глаза вошедших людей некоторое время привыкали к скудному освещению комнаты. На высокой скамье за столом сидел человек с голыми волосатыми ногами и делал пометки в бухгалтерской книге. Приветствуя посетителей, он отложил книгу и поднялся. Управляющий оказался крупного, даже немного грузного телосложения, на вид ему было лет пятьдесят.