— Да, тут есть, на что посмотреть, — присвистнул он, засовывая ключ в замочную скважину.

— Хгмг, — Дэвид что-то хотел сказать.

— Чего он, — удивился Энчек. — Ну-ка, вытащи.

Рот Дэвиду освободили. Он почувствовал, что может свободно глотать; глотнул, отправив вовнутрь остатки зуба, и с трудом процедил:

— Это не бордель, а какая-то забегаловка. Приходишь развлечься — тебе бока обдирают, а все девки, что Эйга, только и могут, что сами себя тр. ать!

— Так ты к нам за этим? — тупо уставился гундосый, сомкнув большой и указательный пальцы на правой руке.

— Ну, конечно, — подтвердил Дэвид, мысленно ликуя.

— Не слушай его. Врёт, — отрезал Энчек. — Приказ слышал? В карцере Эвера. С ней и развлечётся. Залетай! — Джеффри грубо толкнули в спину.

Я поднял глаза к небу. Впечатление о зависшей над лесом луне было обманчивым. И не мне, выходцу из этих мест, надо было что-либо объяснять. Со слов отца, в древности люди из нашего местечка сложили легенду, которой объяснялось, почему ни солнце, ни луна никогда не проходили над рощицей, а как бы избегали её. В легенде речь шла о парне и красивой девушке, горячо полюбивших друг друга и уединившихся в лесу. Но недолго длилось их счастье. Мимолётная любовь прошла, а осталась недосказанность. Много раз девушка среди ночи отправлялась к морю, молясь и плача о несправедливости обвинений своего возлюбленного. Всё было напрасно. И тогда она решилась на последний, отчаянный шаг. Девушка вышла из дома в такой поздний час, когда её никто не смог бы заметить, тем более узнать, и отправилась в лес — к далёкому ледяному ключу — хранителю тайн влюблённых сердец. Там, возле заветного ручья росли волшебные цветы. Они цвели исключительно ночью, источая стойкий дурманящий аромат. Поговаривали, что, стоит поднести цветок к груди любимого человека, как он немедленно распознает, что у того на душе — любовь или измена. Сердце девушки замирало, пока она шла одна ночью по лесу меж деревьев, расставивших уродливые мохнатые лапы, среди цепляющихся за платье кустов, под чёрным небом, усыпанным звёздной мозаикой. Но любовь придавала ей силы. К тому же оглядываться назад было ещё более жутко. Не один раз девушке мерещился плеск воды. Тогда она ускоряла шаг. Но ночные звуки обманчивы, обманчивы как сама ночь. И всё же девушка вышла к лесному роднику; вышла и увидела цветы. Она онемела при виде их невиданной красоты. Правду говорили люди, — цветы были волшебные. Покачиваясь на тоненьких стебельках и подняв высоко свои сочные алые соцветия, они смотрели в ночное небо раковинками своих перламутровых глаз-жемчужин. А небо с гордостью смотрело на них — своих поклонников, сознательно променявших предсказуемость света и тепла на изменчивость и непостоянство ночных сумерек. Девушка торопливо нарвала букетик и бросилась прочь из леса. Дорога назад была ещё страшнее, ещё таинственней. Девушка уже не шла — бежала, бежала наугад, не глядя по сторонам, крепко прижимая драгоценный букет к вздымающейся груди.

Когда вдали показалось едва заметное просветление, она немного успокоилась. «Осталось совсем немного», — сказала себе, выбежала на тропинку и тут же увидела своего возлюбленного. Парень шёл к ней, исступлённо глядя перед собой. Похоже, он её не замечал. Изнывая от чувства вины и томимый в желании раскаяться, молодой человек уже много дней подряд выходил гулять на эту тропинку, и только волей судьбы ни разу не встретился с девушкой, идущей к морю. Но сегодня судьба была более благосклонно настроена, предоставив возможность двум молодым людям побыть наедине.

И тогда девушка протянула своему возлюбленному цветы — символ любви и верности. Они были свежи и так благоухали, точно никогда прежде не росли на земле, а появились в маленьких руках девушки от того сильного, великого чувства, что переполняло до краёв её девичью грудь.

Цветы должны были уловить ответное чувство, и уловили.

Вместо чистой любви или привязанности они натолкнулись на жестокий самообман, проистекающий из самолюбования эгоистичной натуры, уловили надуманность страданий в отсутствие настоящего ответного чувства.

Цветы не были людьми, а потому не могли скрыть правды, целомудренно заботясь о недопущении её страшных последствий.

Как только алые головки цветов коснулись руки внешне влюблённого парня, маленькие лесные волшебники едва слышно зазвенели колокольчиками своих ресниц-тычинок, брызнули росой — слезами своего разочарования — их лепестки опали, завяли, засохли.

Ужас объял девушку при виде погибших цветов. Она не верила своим глазам. С громкими рыданиями девушка бросилась в лес. Парень последовал за ней. Оберегая свою любовь (которая на самом деле относилась отнюдь не к девушке, а к себе самому), он частично не отдавал себе отчёта в предпринимаемых действиях. Следя за страстно любящим его созданием, он нередко становился жестоким и бессердечным, Вот и сейчас он словно тень последовал за девушкой безо всякой причины, не понимая того, что творится в её оскорблённой душе.

Их рассудила ночь. Молодые люди не вернулись из леса. Наутро их искали, но тщетно. Лес хранил молчание. Прошло несколько дней, и наблюдательные люди заметили, что ни солнце, ни луна больше не зависают подолгу над рощей, не освещают её тайных уголков, а обходят стороной.

Вот и связали это событие с исчезновением несчастных влюблённых. Прошло время. Имена парня и девушки стёрлись из памяти за давностью лет. История переросла в легенду, учащую молодых людей не поступать опрометчиво, не причинять страдания своим любимым, не жить в мире иллюзий.

— Поучительная история, — сказал я вслух, когда пение соловья возобновилось. — Однако пора!

Я с лёгкостью перемахнул через забор, и не спеша подошёл к высокой старой ели. Когда-то здесь были прилажены качели, две маленькие обтёсанные досточки на упругих канатиках. Теперь качелей нет, да и ель постарела. Ей есть, что рассказать, но она молчит, молчит, как и все остальные деревья из-за того, что просто-напросто не имеет дара речи. Я прикоснулся щекой к прохладной колючей коре. Там, внутри была жизнь. Там что-то происходило, что-то изменялось, и все эти преобразования шли тайно, внутри, неприметно для человеческого глаза, которому хочется всё увидеть, во все тайны проникнуть.

Я вздохнул, вытащил из кармана белый платок и обвязал одну из свисающих нижних веток, решив, что будет ориентир при возвращении; с какой-то странной грустью посмотрел на тёмные окна дома своих родителей и двинулся прямо в лес, не глядя по сторонам, подгоняемый пением соловья и предчувствиями, которые эти трели порождали в моём сердце.

Дверь за спиной обнаружила присутствие ржавого железа, заскрежетав сразу на несколько ладов.

При тусклом тлеющем свете ртутной лампы Дэвид огляделся. Это была железная клетка. Но цельная. В ней отсутствовали металлические прутья. В дальнем углу карцера на разноцветно размалёванной подстилке полулежала молодая женщина, обнажив себя до пояса. Она посмотрела на Дэвида оценивающим взглядом. Заметив что его руки связаны, промурлыкала:

— Иди ко мне скорее. Развяжу.

Приблизившись, космодесантник смог более детально рассмотреть женщину. «Ничего так», — мысленно оценил он, опускаясь на пол и протягивая её руки. Вскоре он их развёл. Тугая верёвка больно натёрла запястья, но это был сущий пустяк по сравнению с тем, что ждало его впереди. И он решил разузнать у этой наказанной проститутки, что, собственно, может его ожидать.

— У меня всё болит, — пожаловалась та, заёрзав по немного сбившейся подстилке. — Всё кобель Эуф.

— Главарь, что ли? — желая уточнить, спросил Дэвид.

Она торопливо кивнула. «Видимо, на её молодом теле не один десяток ушибов», — прикинул Дэвид, наблюдая за частыми растираниями живота и бёдер. Неожиданно вспомнив Эуфа, он задал вопрос, и с удовлетворением узнал, что именно от её длинных ногтей у главаря борделя шрамы на физиономии.