Хурдек и-Бухари и Абу Бекр вопросительно посмотрели на своего друга.

   — А почему вы думаете, что Ильяс-Ходжа запросто, как кролик, поскачет в нашу ловушку, не захочет ли он для начала послать лазутчиков?

Великий лучник отрицательно покачал головой:

   — Ильяс-Ходжа, может быть, и силён, как показала битва с эмирами, но никто не скажет, что он мудр. Он горяч и мстителен. Он ненавидит Самарканд и знает при этом, что город не укреплён. Совсем.

Маулана Задэ сам продолжил речь Хурдека и-Бухари, как бы отвечая на свой собственный вопрос:

   — Кроме того, воины его изголодались по добыче. После битвы в грязи ему ничем не удалось их вознаградить, эмиры ушли от него со всеми своими обозами.

   — Ты правильно говоришь.

   — Не станет великий победитель Хуссейна и Тимура — а он наверняка считает себя великим — натягивать поводья в виду незащищённого, набитого товаром Самарканда.

   — В этом году в Самарканде много хлопка, — улыбнулся A6у Бекр.

Тимур погладил сначала Джехангира, потом Омара. Мальчики стояли перед ним навытяжку, и в глазах их читалась робость, смешанная с волнением. Сыновья Айгюль Гюзель заметно подросли за то время, что не виделись с отцом, и теперь были ближе к юношам, чем к детям по своему виду. Да и то сказать, растущие в степных кочевьях взрослеют раньше, раньше наливаются силой и обретают ловкость, необходимую на охоте, чем их городские сверстники. Тимур сам в четыре года сидел на коне, в семь лет убил первое животное, а в двенадцать — первого человека.

Эмир повернулся к Тунг-багатуру, прибывшему вместе с мальчиками, и спросил:

   — Что это у них на лицах?

   — Укусы паразитов. Их было полно в этой прелой соломе, и я ничего...

   — А моя жена, она не спешит меня увидеть?

Тунг-багатур сдержанно покашлял.

   — Она смущена, хазрет... Эти кровососущие искусали её ещё хуже, чем твоих сыновей.

   — Расскажи мне подробнее, в чём дело, откуда взялись эти паразиты. Неужели моя жена и мои дети жили в какой-то выгребной яме?

Старик замахал руками:

   — Что ты, хазрет, они жили в моём доме... но в городе начались беспорядки...

Тимур нетерпеливо дёрнул щекой:

   — Это я знаю.

   — Взбунтовались сербедары. Они ограбили городскую казну, все богатые лавки, забрали печать...

   — И это я знаю, старик, говори сразу о том, почему моя жена и мои дети прибыли ко мне искусанными!

   — Я расскажу, расскажу. В городе стало опасно находиться. Они убивали даже мулл. Они отбирали всё, что можно было отобрать...

Эмир снова дёрнул щекой.

   — Ко мне в дом явились люди.

   — Сербедары?

   — В Самарканде все вдруг сделались сербедарами.

   — Как они узнали, что моя семья находится у тебя? Хотя что тут спрашивать, шпионы Маулана Задэ знают все. Он ещё тогда, в первый раз, догадывался, где прячутся мои родственники.

Тунг-багатур кивнул:

   — В дом твоей сестры они не приходили. Они знали, что твоей жены там нет.

   — И что же сделали эти люди?

   — Они привезли две больших арбы и велели твоим детям и твоей жене лечь на дно.

Тимур не смог скрыть удивления:

   — Лечь на дно арбы?

   — Да, хазрет. Потом они велели вынести из хлева, где стоял скот, всю солому и, прости, хазрет, велели накрыть ею тех, кто лежал. Я спросил, зачем они это делают, в ответ они велели лечь на дно и мне. Они были непочтительны. Я сказал им, кто перед ними, но они велели мне молчать.

Эмир усмехнулся:

   — Они правильно сделали.

Тунг-багатур, пытаясь понять, что имеет в виду его господин, наклонил голову набок.

   — Важно не то, что они вели себя непочтительно, важно то, что они вели себя разумно.

   — Объясни, хазрет, мои старые мозги не в силах постичь твои мысли.

   — Вывезти всех вас под гнилой соломой — это был, видимо, единственный путь спасти вас.

Старик молчал, он никак не мог расстаться с убеждением, что навязанное ему сербедарами путешествие было формой особо изощрённого унижения.

   — Остаётся только установить, кто именно из сербедарских вождей решил оказать мне такую щедрую услугу.

   — Они задушили людей, которых ты послал для спасения своей семьи.

   — Правильно. Я бы и сам так сделал, будь я на их месте. Надо было чем-то подогреть ненависть к эмирам, бросившим город в трудный час.

Тимур ненадолго задумался, перебирая пальцами одной руки гранатовые чётки, лежавшие на синем шёлке его халата. Другой рукой он сделал знак, и из-за расшитой занавеси появился слуга. Тимур велел ему увести мальчиков:

   — Они будут жить в саду, в алебастровом павильоне.

Потом эмир повернулся к сыновьям:

   — Завтра мы поедем с вами на охоту.

Вслед за мальчиками ушёл и старик Тунг-багатур. Настало время выслушать Байсункара. В «грязевой» битве друг детства эмира получил почти такие же раны, что и сам Тимур, только в левую руку и ногу. Это, конечно, ещё больше сроднило их. Правда, теперь, когда Байсункар стал не способен к воинскому ремеслу, хазрет решил использовать его природную сообразительность и предусмотрительность на другом поприще. Он сделал его чем-то вроде визиря, советника, и, надо сказать, Байсункар справлялся со своими обязанностями, мог дать толковый совет, проникнуть в замыслы врагов.

   — Как он себя ведёт? — спросил Тимур у вошедшего визиря.

Речь шла о появившемся неделю назад в Кеше подозрительном купце. Он сразу же стал добиваться свидания с эмиром, всячески намекая, что принёс известие чрезвычайной важности и мог бы принести огромную пользу Тимуру и всему его роду. После допроса с пристрастием, который учинил ему Байсункар, выяснилось, что прибыл этот фальшивый купец не откуда-нибудь, а из Хуталляна, прямиком от эмира Кейхосроу. Всегда, в любую минуту готовый к любым поворотам в своей судьбе и судьбах окружающих, Тимур тем не менее удивился. Есть о чём задуматься, когда к тебе посылает тайного посланца злейший враг твоего ближайшего друга. Самое плохое было в том, что посланец именно тайный. Открытое посольство можно было бы без зазрения совести повернуть от ворот Кеша обратно в Хуталлян и, известив Хуссейна, почивать на лаврах хранителя искренней дружбы.

Секретность посланца могла скрывать за собой очень многое. Тимур хорошо помнил кокандского вестника, явившегося в их с Хуссейном лагерь перед битвой с Ильяс-Ходжой. Допускал эмир даже ту возможность, что этот ряженый подослан самим названым братом. Слишком холодно расстались они, слишком многое легло между ними. Хуссейн вполне мог проникнуться желанием проверить — не слишком ли многое?!

Впрочем, названый брат никогда не отличался тягой к интригам, и его трудно было представить замышляющим какую-нибудь умственную каверзу. Жадность, лихость и заносчивость — вот основные краски, в которых рисовался его образ.

Но, с другой стороны, ему могли подбросить лукавую мысль о том, что неплохо бы распознать, разведать планы скрывшегося в Кеше брата. О том, что при Хуссейне есть лукавые и умные советчики, Тимур знал очень хорошо. Достаточно было вспомнить о Масуд-беке. Этот юноша забирается мыслью далеко в будущее и готов на многое сейчас, чтобы в этом будущем обеспечить себе достойное существование.

Тимур тряхнул головой, как бы стараясь избавиться от паутины мыслей.

   — Так как он себя ведёт?

   — Стоит на своём. Утверждает, что прибыл от властителя Хуталляна, клянётся местом в раю, что это так, и желает говорить с тобой, хазрет.

   — Он не пытался бежать?

Байсункар покачал головой, улыбаясь: