Мирза Искендер тяжело вздохнул и зашагал из опочивальни в прихожую, где сегодня на случай чего-то непредвиденного дежурили лекари Джалиль Аль-Хакк Тарими и Сабир Лари Каддах. Оба они спали. Искендер разбудил первого и сказал ему шёпотом:

— Достопочтенный Джалиль Аль-Хакк, должен вам сообщить, что с хазретом неладное. Если я не ошибаюсь…

— Что-что? — спросонья, стряхивая с себя сон, промычал лекарь.

— Если я не ошибаюсь, он не дышит.

— Кто?

— Тот, чьим дыханием дышали все мы.

— Когда? Когда вы это обнаружили? — наконец сообразил Джалиль Аль-Хакк.

— Только что. Пару минут назад.

— Будите мавлоно Сабира, а я немедленно осмотрю больного… Если он, конечно, ещё болен…

Вскоре оба лекаря уже жужжали над телом усопшего. Растревоженные нукеры, сбросив полудрёму, с разинутыми ртами наблюдали за происходящим, соблюдая тишину.

«Всё так просто, будто умер обыкновенный человек», — подумал в досаде мирза Искендер. Ему захотелось выбежать на площадь перед дворцом, протрубить громко в карнай и закричать во всё горло: «Вставайте! Он умер! Он сдох, ваш поганый царь Тамерлан!» Но вместо этого секретарь великого эмира отправился туда, где находился любимый внук Тамерлана Халиль-Султан, который после подавления бунта, устроенного Султан-Хуссейном и Султан-Мухаммедом, полностью распоряжался в Кок-Сарае и негласно считался главным претендентом на самаркандский престол в случае смерти великого Тамерлана.

Красавица лужичанка, не так давно ставшая наложницей Халиль-Султана, потягиваясь своим роскошным телом, с какой-то иронической усмешкой смотрела на мирзу Искендера. Сам внук не сразу понял, зачем надобно подниматься в такую рань, покуда Искендер впрямую не объявил ему:

— Ваше высочество, обстоятельства таковы, что, скорее всего, ваш дедушка, Султан-Джамшид Тамерлан, этою ночью предстал пред троном Всевышнего.

По пути в покои Тамерлана Халиль-Султан всё же поинтересовался:

— А это точно смерть? Лекари засвидетельствовали кончину?

— Я более чем уверен, — ответил Искендер. — Все признаки налицо. И он несколько раз тайком жаловался мне, что и впрямь умирает. Думаю, на сей раз это никакая не уловка. Хотя…

Он вдруг отчётливо вспомнил, что трупный запах, исходивший от Тамерлана за всё время его болезни, вчера почти исчез, а сегодня исчез полностью.

— Что «хотя»? — спросил Халиль-Султан.

— Всякое может быть, — пожал плечами мирза Искендер.

— Вот видите…

Очутившись около смертного одра, Халиль-Султан выслушал полный отчёт лекарей, который сводился к тому, что, по всей вероятности, великий из великих и впрямь скончался — дыханье и пульс не прослушиваются, сердце не бьётся, глаза закатились. Но всё-таки в конце доклада прозвучало то же самое «хотя». Венецианский еврей Ицхак бен Ехезкель Адмон выразил сомнение, что «в данном случае вполне возможно, что мы имеем дело не со случаем lе-thalis, а со случаем lethargus»[180]. Выяснив, что означают эти латинские слова, Халиль-Султан задумался и наконец вынес решение:

— Если бы умер простой человек, то следовало бы поступить так, как поступают в обычных случаях. Но пред нами не простой смертный, а самый великий человек в истории после пророка Мухаммеда. Быть может, даже более великий, чем халиф Али. А потому не следует спешить с его похоронами. Надо подождать, покуда появятся бесспорные признаки разложения. Прошу всех присутствующих до тех пор не разглашать слухов о смерти измерителя вселенной. Точнее, это не просьба, а приказ! А теперь оставьте меня наедине с дедом.

В это тревожное утро, 18 ноября 1404 года, Руи Гонсалес де Клавихо объявил рыцарю Гомесу де Саласару, что он подлец и должен с оружием в руках ответить за свои грязные проступки. Поводом к ссоре двух благородных донов послужило и впрямь весьма легкомысленное поведение личного гвардейца короля Энрике — расшалившийся дон Гомес предпринял попытку соблазнить наложницу дона Гонсалеса, юную афганку Гульяли, и был застигнут личным писателем кастильского короля на месте преступления.

— Драться? Извольте, я готов! — кипятился дон Гомес. — Мне, правда, кажется, что из-за такого пустяка…

— Трус! — выпалил в лицо дона Гомеса дон Гонсалес.

— Что?! Я трус?! Вот моя шпага! Где мы будем сражаться?

— Прямо здесь и сейчас!

Уже нападая на своего внезапно приобретённого соперника, Клавихо подумал о том, что и впрямь, должно быть, слишком разгневался, будто речь шла о чести какой-нибудь очень благородной дамы, но было поздно — поединок начался и надо было драться.

Дон Гомес успешно отразил все атаки дона Гонсалеса и вскоре сам перешёл в нападение. Просторная комната Синего дворца превратилась в арену сражения. Кувшин с вином, разрубленный надвое нечаянным ударом клинка писателя, выплеснул на стол и на пол своё содержимое. Дон Альфонсо пытался урезонить дуэлянтов, взывая к их благоразумию и христианству. Наложницы пищали, разбежавшись по углам в неподдельном ужасе. Кровь брызнула из щеки дона Гонсалеса, пораненной мечом дона Гомеса. Неведомо, чем бы всё окончилось, если бы в эту минуту не прозвучала жёсткая команда:

— Немедленно прекратить!

Приказ был отдан столь строгим тоном, не терпящим возражений, что драчуны, тяжело дыша, опустили свои мечи и уставились на человека, произнёсшего эти слова по-испански. Пред ними стоял высокого роста чагатай богатырского телосложения с лошадиным лицом и свирепостью во взгляде. Он сказал:

— Меня зовут Карво-Туман Оглан. Я назначен новым послом великого Тамерлана к королю Кастилии. Я не терплю подобных шуток, а кроме того, я прислан сообщить вам, что мы немедленно выезжаем из Самарканда. Прошу вас скорее собираться в дорогу.

— Что всё это значит? — спросил дон Альфонсо. — Где Мухаммед Аль-Кааги? Почему такая спешка?

— Мухаммед оказался предателем, — отвечал Карво-Туман. — Его ищут, и как только найдут, он предстанет перед судом и будет обезглавлен.

— Какой ужас! — всплеснул руками магистр богословия. — Но мы не поедем, не повидав на прощанье сеньора Тамерлана.

— Вас никто и не спрашивает, хотите ли вы или не хотите ехать, — резко заявил Карво-Туман. — Это приказ самого сеньора Тамерлана, который повелевает вам немедленно покинуть пределы нашей столицы. Ясно?

— Насколько мне известно, — вступил тут в спор дон Гомес, — сеньор Тамерлан тяжело болен…

— Это вас не касается! — перебил его Карво-Туман.

— Ошибаетесь! Касается! — рявкнул дон Гомес, и стало очевидно, что сейчас одна дуэль перерастёт в другую.

— Простите, уважаемый Карво-Туман Улглан, — вмешался писатель короля Энрике, неправильно произнося часть имени этого несимпатичного человека, которого никак нельзя было сравнить с почтительным Мухаммедом Аль-Кааги, — но дон Гомес прав. Болезнь вашего государя нас очень касается. Сеньор Тамерлан был столь любезен с нами, что мы не имеем никакого права покинуть его столицу в то время, как он болен. Это было бы невежливо, непочтительно. Мы обязаны дождаться либо его выздоровления, либо, простите, кончины, дабы засвидетельствовать свою скорбь на похоронах и поминальной тризне.

— Мало вы выпили вина и съели всякой всячины на прошедших празднествах?.. — злобно сощурился Карво-Туман. — Но, впрочем, ладно, я передам государю ваши слова. Однако всё же готовьтесь. Вероятнее всего, я вновь получу приказание сопровождать вас немедленно из Самарканда ко двору короля Энрике.

— Тем более вам следовало бы вести себя повежливее, коль собираетесь ехать вместе с нами в наше королевство! — произнёс дон Гомес де Саласар весьма грозным тоном.

Карво-Туман коротко поклонился и исчез.

— Что всё это значит, как вы думаете? — спросил дон Альфонсо у своих соплеменников.

— Думаю, их просто разозлило исчезновение Мухаммеда, — сказал дон Гомес. — Гириджа разведала и рассказала мне, что он прихватил с собою одну из жён сеньора Тамерлана. Ещё бы ему после этого не рассердиться! Вон дон Гонсалес налетел на меня, как разъярённый лев, а я-то всего лишь пару раз ущипнул его милашку Гульяли за смуглую щёчку. Что уж говорить о сеньоре Тамерлане, если, как уверяет Гириджа, у него жену умыкнули. А мы уж под одну гребёнку с нашим Мухаммедом попали, вот и всё.