— Йа-ха-а-акккк! — заревело в ответ воинство Тамерлана.

Рослого и крепкого китайца подвели к коню, на котором восседал истребитель вселенной, и немного наклонили, подставляя шею обречённого под удар сабли. Не долго прицеливаясь, Тамерлан махнул саблей, и тело китайца дёрнулось в одну сторону, а голова, схваченная за волосы, очутилась в руках у нукера. Первая кровь этой новой войны фонтаном забрызгала во все стороны. Каменщик поймал брошенный ему круглый, окровавленный кирпич и принялся укладывать его в основание башни. Тамерлан вытер клинок прямо о рукав своего чекменя и отъехал в сторону, уступая место остальным военачальникам, и вторым за ним отсёк голову китайцу Аллахдад. Потом — Халиль-Султан. Следующим — беглербек Мизраб Барлас. Они подъезжали, свистела сабля, и новая голова летела в руки каменщиков. Лица убийц, озарённые кровавым зрелищем, горели от возбуждения. Дело подвигалось споро, и очередь не задерживалась — царевич Рустем, Ядгар Барлас, Али-Султан Таваджи, темник Мухаммед Азад, Яку Барлас, царевич Искендер, темник Шах Яхья с сыновьями — Султан-Мухаммедом и Султан-Джехангиром, Даулат Тимур Таваджи, беглербек Сеид Ходжа Мубашир, Исмаил Барлас, Хуссейн Малик-Куджа, правитель Кермана Султан Ахмад, минбаши Джильберге, Мингали Барлас, темник Хусрау Гази, Ходжи-Юсуф…

— Эй, Улугбек! — крикнул Тамерлан внуку, увидев, как тот жмётся, не решаясь подъехать и выполнить свой палаческий долг перед дедом. — Подъезжай ко мне, мой мальчик. Разрешаю тебе не делать этого. Сперва ты должен отличиться в честном бою.

Наконец не прошло и часу, как резня была закончена. Башня из человеческих голов, высотою в чагатайское копьё, вознеслась на плоской вершине холма, сплошь теперь залитой кровью. Обезглавленные тела быстро сносились в сторону. Китайцев было меньше, чем высших офицеров основного Тамерланова войска, и многим минбаши и юзбаши не хватило. Некоторые из них только рады были, что не пришлось попалачествовать, другие вслух выражали досаду, раздразнённые зрелищем безнаказанного избиения тех, чьи родственники в ближайшем будущем станут с оружием в руках защищать свою жизнь и свою страну.

— Знакомое и ужасное зрелище, — сказал мирза Искендер, глядя на башню, со стен которой взирали мёртвые лица китайцев.

— По-своему величественное и прекрасное, — молвил Шарафуддин. И добавил: — Таков Тамерлан, и иного Тамерлана нет.

А Тамерлан тем временем разворачивал великое могольское знамя, большое и белоснежное, расшитое серебряными кречетами, несущими в лапах чёрных воронов, а также множеством разноцветных троекружий и свастик, повёрнутых в ту и другую стороны.

Вновь зазвучали литавры и карнай. Измеритель вселенной, держа в левой руке древко, тронулся впереди своего войска под белым могольским знаменем. Беглербеки и темники, минбаши и юзбаши торопились вернуться к своим кушунам, туменам, сотням и тысячам. Ветер чуть было не вырвал из рук великого эмира знамя, и он поспешил передать его Халиль-Султану.

Поход на Китай начался, огромное войско вновь пришло в движение и потекло в направлении на северо-восток от Самарканда, который уже исчез позади на горизонте.

Полные сил и воодушевления, ехали чагатаи и прочие подданные великого Тамерлана вперёд — туда, куда вела их длинная воля Железного Хромца. Время от времени они оборачивались и видели ужасную башню, облицованную головами китайцев. Первую башню. А сколько ещё их будет там, в Китае!

Она всё удалялась и удалялась и вскоре совсем исчезла из поля зрения, оставшись за спиной, как и Самарканд. Впереди же показалась серебристая лента реки Зеравшан.

Переправившись через Зеравшан, великая армия продолжала двигаться в намеченном направлении. Холодный ветер стал крепчать, неся в лица колючие мелкие ледяные снежинки. Пройдя ещё десять фарсангов, Тамерлан приказал ставить палатки и отдыхать, в надежде, что завтра непогода пройдёт. Он был в прекрасном настроении, чувствовал, как тело его поёт вместе с душой о том, что ему никак нет семидесяти лет, в худшем случае — шестьдесят. Когда совсем стемнело и Тамерлану донесли, что орда расположилась как надо, он посидел немного в компании Халиль-Султана, Аллахдада и Ходжи-Юсуфа в палатке у Шах-Мелика, потом отправился в свой шатёр и приказал позвать биби-ханым.

Сарай-Мульк была несколько удивлена вызовом мужа, но ещё больше она удивилась, когда он стал заигрывать с нею, как не заигрывал уж, должно быть, лет семь-восемь.

— Ой, ханым, ханым, — сказал он, подсаживая её поближе к себе, — вижу, волшебное зеркало усто Расула не утратило своих дивных свойств. Ты по-прежнему хороша собой, мила, привлекательна. Смотри-ка, мы снова идём с тобою в поход и ночуем вместе в одном шатре, там воет вьюга, а у нас здесь горит костёр и тепло. Хорошо, правда?

— Правда, хазрет, — немного смутилась Сарай-Мульк, чувствуя, как внутри у неё тает от его голоса.

— Я чувствую себя так, — продолжал Тамерлан, — будто и у меня появилась какая-нибудь волшебная вещица наподобие твоего зеркала. Обними-ка меня, Сарай-Мульк, да поцелуй мужа своего.

Под утро, выбираясь из тяжёлых объятий спящего Тамерлана, биби-ханым долго не могла понять, что это было — сон или явь. А ведь ночная явь так часто бывает похожа на сон. Уж не наваждение ли это степных или китайских джиннов?.. Как бы то ни было, а настроение у неё было отменное. Быть может, и впрямь в Китае восстановится мужская сила Тамерлана, если уж и теперь, стоило ему только отправиться в поход, у него проснулось то, что спало столько лет.

На рассвете измеритель вселенной с помощью мавлоно Хибетуллы Убейды старательно совершил субх и тотчас приказал выступать в дальнейший путь. Выйдя из своего шатра, он чуть не упал от сильного порыва ветра, холодного и злого, дувшего с северо-востока прямо навстречу Тамерланову войску.

— Ишь, как задувает Чингисхан! — бодро крякнул великий эмир, но всё же решился сесть в седло и сегодня, хотя вьюга со вчерашнего дня явно усилилась.

Аллахдад, подъехавший к Тамерлану с туманным намёком, не лучше ли, мол, вернуться в Самарканд и переждать ненастье, чуть не получил оплеуху.

— Прочь! — крикнул ему Тамерлан. — С глаз моих долой, покуда я не расценил твои намёки как предательство!

В этот день, по расчётам Тамерлана, войско должно было дойти до Сайхуна, переночевать на левом берегу, а утром следующего дня переправиться на правый берег реки. Но вьюга становилась всё сильнее, и за весь день еле-еле прошли двадцать фарсангов.

Однако родившееся в душе полководца недовольство пока ещё не повредило его бодрому расположению духа, и вечером он вызвал к себе в палатку другую жену — кичик-ханым Тукель.

Тукель ужасно развеселило, что муж вдруг вспомнил о её прелестях и вновь заставил танцевать перед ним, плавно поводить руками, раздеваться, виляя бёдрами и потряхивая упругими грудями. Но каково же было её удивление, когда он приказал ей раздевать его, а потом подмял под себя и проявил такие свои качества, отсутствие которых уж давным-давно вошло в норму. Дождавшись, когда он, насладившись ею, уснул, она хотела тотчас уйти, но не смогла — всё сидела и смотрела на его лицо, похожее на маску священного идола войны, оранжевое в отблесках костра, горящего в середине палатки.

И весь следующий день Тамерлан был бодр и крепок, вместе с мавлоно Хибетуллой старательно исполнял все намазы, сидел в седле и не смирялся перед ледяным дыханием Чингисхана, не утихающим ни на мгновенье, несущим в себе снежно-ледяное, мелкое и колючее крошево.

В полдень войска стали переправляться через Сайхун. Все были несказанно удивлены, когда пробы льда показали толщину в два с половиною локтя.

— Прекрасно! — ободрял себя и всех Тамерлан. — Да снегу поверх льда уже намело почитай в пол-локтя. Мы отлично сможем двигаться до самого Отрара прямо по реке. И хорошо, если не потеплеет, нам же лучше.