К полудню стало жарко. Длинная кавалькада растянулась, проходя через перевал. Навстречу из-за очередного поворота выехала небольшая группа всадников, и когда она поравнялась с едущим впереди доном Гомесом, гвардеец короля Энрике невольно натянул поводья, останавливая своего каракового красавца. Неожиданное зрелище заставило его опешить. Среди встречных всадников на тяжёлом буланом коне ехали двое, мужчина и девушка, оба опутанные верёвками и привязанные к седлу. В мужчине дон Гомес узнал не кого иного, как Мухаммеда Аль-Кааги, а в девушке — одну из жён Тамерлана.

— Приветствую вас, дон Гомес! — крикнул связанный пленник. — И вас, друзья мои, дон Альфонсо и дон Гонсалес!

— Чорт возьми, Мухаммед! Кто эти люди, что везут тебя в таком виде? Эй, негодяи! Постойте!

Он повернул коня и приблизился к группе всадников, окружавших пленников. Минбаши Джильберге тоже развернул своего коня и встал перед доном Гомесом.

— Прошу вас, не связывайтесь и не пытайтесь освободить нас! — закричал Мухаммед.

В этот миг рядом с доном Гомесом очутился на своём коне Карво-Туман.

— Сеньор де Саласар! — воскликнул он. — Эта процессия везёт в Самарканд не просто вашего бывшего приятеля, а преступника, дерзнувшего украсть сокровище у самого Тамерлана.

— Да, это так, я преступник, преступник! — выкрикнул Мухаммед, обращаясь к дону Гомесу. — Дон Гомес, не смейте вступаться за меня!

И гвардеец короля Энрике медленно вложил свой меч в ножны.

— Поздравляю вас, минбаши Джильберге! — сказал Карво-Туман уже по-чагатайски. — Добыча хорошая. Вас ждёт щедрое вознаграждение. Следуйте дальше своею дорогой.

— Как здоровье хазрета? — спросил Шильтбергер.

— Ему уже гораздо лучше, — ответил Карво-Туман с усмешкой.

Халиль-Султан вовсю распоряжался в Синем дворце. В первую очередь он обеспечил неразглашение страшной тайны о смерти своего деда. Кроме учёных лекарей, никто не имел доступа к смертному одру обладателя счастливой звезды. Нукеров, нёсших стражу в тот час, когда Искендер обнаружил, что Тамерлан не дышит, на время посадили под замок. Любые распоряжения Халиль-Султан отдавал как бы от имени всё ещё здравствующего монарха, и если кто-то являлся с неотложными вопросами, он чинно входил в покои, проводил там какое-то время, потом возвращался и объявлял якобы царскую волю. Ни биби-ханым Сарай-Мульк, ни кичик-ханым Тукель не получили разрешения пройти к мужу, чтобы с ним повидаться, причём обе хитрые лисы мгновенно сообразили, в чём дело, и тайком принялись готовить чёрную краску для лица, ибо жёнам полагалось красить лица в чёрный цвет, как только они узнавали о смерти мужа.

О мирзе Искендере при всём том как-то вмиг все позабыли. Никому не нужный, он некоторое время топтался в прихожей около покоев хазрета, но однажды поймал на себе раздражённый и даже злобный взгляд Халиль-Султана и испугался. Его вдруг осенила простая мысль, что теперь он вовсе не так защищён, как доселе. И мало того, можно опасаться, что судьба его и его маленькой, но обожаемой семьи находится под угрозой.

А ведь и впрямь! Кто, как не он, всё последнее время был так близок к Тамерлану? Разве что поэт Ахмад Кермани, но этот прохвост и наглец уехал из Самарканда неделю назад, смылся, покинув своего умирающего повелителя. Чуял, что после смерти владыки мира все, кто до этого был приближен к нему, могут за это поплатиться многим, в том числе и жизнью. Вполне логично предположить, что любимчику государь мог перед смертью сказать что-то особенное, открыть какой-нибудь секрет. И почему бы тому же Халиль-Султану не устроить пристрастный допрос мирзе Искендеру, а если упрямый мирза не захочет выдавать никаких тайн, то можно бы и пытку применить, а?

Эти мысли так взволновали мирзу Искендера — трусоватого ли, предусмотрительного ли, как хотите называйте, — что он решил немедленно поделиться своими опасениями с женою и начать собираться в дорогу, да как можно скорее.

— Послушай, Истадой, — сказал он, придя к своей нежно любимой супруге, — я должен сообщить тебе весьма важную вещь.

— По твоему тону я, кажется, догадываюсь, о чём ты хочешь мне сказать, — откликнулась Истадой.

— Вот как? И о чём же?

— Нет, скажи сам.

— Хорошо. Дело в том, что великий измеритель вселенной…

— Умер?

— Хм… При смерти. Возможно, он скоро отправится в фирдаус[181].

— Не юли, Искендер! Если ты решился со мной об этом заговорить, значит, он уже среди гурий.

— Истадой… Я тебе этого не говорил.

— Ясно. Продолжай.

— Так вот, ты должна понимать, что в связи с этим нам — тебе, мне и малышу — угрожает опасность.

— Естественно. Ведь ты был так близок к нему в последнее время.

— Я рад, что ты у меня такая умничка. Так вот, я бы хотел с тобой посоветоваться, как лучше поступить.

— Мы могли бы отправиться к моим родителям в Шахрабад.

— Есть люди, знающие, что ты родом из Шахрабада.

— Что же делать?

— Не знаю.

— Послушай, милый, мне кажется, пока что несколько дней тобою никто не заинтересуется. Просто до тебя никому не будет деда. А за это время мы как следует всё обдумаем.

— Скажи, а ты согласилась бы отправиться со мной далеко-далеко?

— Туда, откуда ты родом? В твой Урзан?

— Да, в Урзан. По-русски — Рязань.

— Ну, конечно, родной мой! Только скажи куда, и мы с Маликом покорно последуем за тобою.

— Истадой! Любимая!

Но они ошиблись, полагая, что Искендером ещё долго никто не заинтересуется. Уже на второе утро после того, как Тамерлан сделался мёртвым, Халиль-Султан вызвал любимого мирзу усопшего и спросил:

— Где рукописи? Те, которые вы с измерителем вселенной вели накануне его смерти?

— Они при мне, — ответил Искендер.

— Прошу передать их в моё распоряжение.

Мирза немного поразмыслил, затем твёрдо заявил:

— Простите, ваше высочество, но я не могу выполнить вашу просьбу.

— Это не просьба, а приказ!

— Всё равно.

— Что-о-о?! Это как же понимать?

— Посудите сами, о ярчайшая из искр, вылетевших из костра, именуемого Тамерланом, что это было бы непочтительно по отношению к «кроне чагатаев». Во-первых, по вашим же условиям мы не смеем покамест говорить о смерти каабоподобного. Во-вторых, даже если факт смерти будет окончательно установлен, было бы вежливо дождаться погребения, а уж потом разбирать рукописи покойного.

— М-м-да?.. Я просто хотел почитать записи, нет ли там чего-нибудь относительно того, как хоронить или что делать, если он уснёт сном, подобным нынешнему. Но если ты считаешь…

— Там нет ничего о том, что вас интересует. В последнее время «купол ислама» вспоминал свою раннюю молодость. Что же касается вас лично, то я готов кому угодно подтвердить, что вы были любимейшим из внуков и никого другого Султан-Джамшид не желал видеть на престоле после себя.

— Это хорошо, — разулыбался Халиль-Султан со свойственным ему простодушием. — Я вижу, что дед не случайно любил тебя. Ты благоразумен. И мне ужасно понравилось, как ты назвал меня искрой его костра.

— Самой яркой из искр, — с полупоклоном улыбнулся Искендер.

В эту минуту разговор был внезапно прерван весьма шумной сценой, когда в прихожую перед покоями Тамерлана ворвался не кто иной, как великий темник Аллахдад. Он был в страшном гневе и тащил за шкирку вырывающегося и вопящего лекаря-венецианца Адмона. Швырнув его к ногам Халиль-Султана, прославленный военачальник выхватил из ножен свой кривой меч и взмахнул над головой несчастного еврея.

— Постой, Аллахдад, что ты собираешься делать? — воскликнул царевич.

— Ваше высочество! Позвольте я отрублю ему голову в вашем присутствии, — прорычал темник.

— Но что он сделал? Объяснись вначале!

— Проклятый йахуд! Он явился ко мне вчера вечером и принялся соблазнять какими-то туманными речами, из которых невозможно было понять, то ли наш великий вождь Тамерлан скончался, то ли скончался, но как бы ещё жив, то ли и не жив и не скончался, а где-то такое витает… Но одно я понял определённо — он хотел, чтобы я собрал своё войско, занятое сейчас подготовкой к великому походу на Китай, и пришёл в Самарканд брать власть в свои руки. Разреши мне отделить его голову от шеи!