— Где же ты, хромой чорт? Спрятался от меня? А-а-а! Значит, ты боишься, боишься меня.

И он побежал на обеих ногах, опустив глаза долу и видя, как мелькает сухая трава, но вот уже не под его ногами, а под копытами его коня.

Он открыл глаза и увидел ошалевшие, испуганные лица людей. И хотел узнать их, но не мог и снова впал в забытье, сквозь которое слышал призывные голоса. Ему мерещился пасмурный дождливый день на берегу реки Тан, а потом почему-то сосны в пригороде Герата, и неведомо, сколько это продолжалось, покуда он вновь не открыл глаза.

Теперь он чётко узнал стоящего неподалёку от его постели внука и ласково позвал его тихим голосом:

— Халиль-Султан!..

— Ты жив, дедушка? — робко спросил внук, потом встал на колени, подполз к руке деда и стал её целовать.

— Не надо, — сказал Тамерлан. — Чагатай не должен целовать руку чагатаю! Почему ты ползёшь ко мне на коленях? Ты провинился передо мной, пока я был мёртв?

— Нет, дедушка, нет! Я охранял твой покой и всем говорил, что ты жив. Никто во всём мире не знает, что ты умирал, только я, мирза Искендер да учёные лекари. Я распоряжался в государстве от твоего имени.

— Ну и как? Неплохо получалось?

— Вроде бы да… Но я ещё не вполне готов править твоей империей и так рад, что ты всё-таки ожил! Но тебе, должно быть, нельзя сейчас так много разговаривать.

— Нет-нет, я почему-то чувствую прилив сил. Скажи, и долго я был мёртв?

— Почти три дня.

— Ого! Порядочно! За это время мог и разложиться. Я не слишком вонял?

— Все удивлялись, что нет никакого запаха тления, и лекари даже предположили, что это такой очень глубокий сон, а не смерть.

— Во сне видят сны. А я снов не видел. Это была смерть, Халиль-Султан, и уверяю тебя, нет ни рая, ни ада, а есть одна лишь пустота, молчание, полное исчезновение. Поэтому никогда ничего не бойся. Как я. Я никогда ничего не боялся и, как видишь, поборол саму смерть. Отныне, Халиль-Султан, я бессмертен. Не бойся, тебе не придётся править моей империей. Ты навсегда останешься моим любимым внуком…

Он умолк, потому что диковатая мысль промелькнула в его мозгу: «Что я такое говорю?»

— Тебе стало хуже? — встревожился Халиль-Султан.

— Мне стало ещё лучше, — слегка улыбнулся Тамерлан. — Принеси мне, пожалуйста, глоток холодного айрана.

Выпив айрана, он почувствовал в голове больше ясности и поинтересовался, какой сегодня день.

— Пятница, — сказал пришедший осмотреть воскресшего Тамерлана мавлоно Фазлалла, до последнего сохранявший веру в то, что обладатель счастливой звезды воскреснет и на сей раз.

— День планеты Зухрат[186], — промолвил Тамерлан. — Самый лучший день для того, чтобы преодолеть смерть и вернуться в мир.

Вслед за Кишрани один за другим явились прочие лекари, они принялись так и сяк осматривать своего подопечного и своим излишним радением довели его до того, что он рассердился и приказал гнать всех в шею. После этого он вздремнул часа три, проснулся ещё более бодрый, принялся двигать рукой и ногой, разгоняя по телу кровь, съел кусок варёной конины, выпил чашку бульона и полстакана разбавленной в воде и потому молочно-белой араки.

Затем он позвал к себе мирзу Искендера, но не стал продолжать диктовку своей «Тамерлан-намэ».

— Сядь, Искендер, — сказал он, — и послушай, что я тебе скажу. Потом ты найдёшь, куда вставить эти рассуждения Тамерлана. Вот я только что думал, кто я — полезный человек или паразит.

— Хазрет! Как вы можете думать об этом! — промолвил мирза, всё ещё не веря своим глазам, что перед ним вновь как ни в чём не бывало живой Тамерлан.

— Я могу. Никто другой не может, разумеется, давать мне подобных оценок, но сам я — сколько угодно. Так вот. Я размышлял так. Существуют люди полезные. Их мало на свете, но на них держится мир. Они создают ценности, укрепляют государства, изобретают нужные вещи, производят товары, пишут стихи и так далее. Есть и паразиты. Их, кстати, тоже мало, и, будь их чуть больше, мир бы рухнул. Они всасывают в себя эти ценности, разрушают государства, ломают и изнашивают нужные вещи, потребляют в неимоверном количестве товары, нарушают законы, убивают поэтов и тому подобное. Остальное человечество — ни то ни се. Сырьё для башен из круглого кирпича. К этим я, разумеется, не отношусь. Но к первым двум категориям отношусь в равной мере. И к той и к другой. Следовательно, я представляю собой редчайший тип человека. Я — полезный паразит. Здорово придумано?

— О да, хазрет! — восхитился Искендер.

— То есть ты признаешь меня паразитом, хоть и полезным?

— Я признаю, что вы относитесь к этой редчайшей породе людей, — смутился мирза.

— Хитрец ты мой, хитрец! А вот скажи мне тогда, как по-твоему, я злодей или человек благочестивый?

— Разумеется, вы — человек благочестивый.

— Снова не угадал! Я — благочестивый злодей. Что тоже, согласись, явление редчайшее.

— Не смею спорить, хазрет.

— Ступай прочь, ты надоел мне. И пусть позовут Ахмада Кермани. Он по крайней мере имеет весёлую наглость говорить мне правду в глаза. Ты тоже умеешь говорить правду, но не имеешь для этого достаточно наглости.

— Высокоталантливый поэт Ахмад Кермани уехал из Самарканда неделю назад, — сказал мирза Искендер. — Может быть, позвать к вам кого-нибудь из жён?

— Эти и сами приползут, — махнул левой рукой великий муж. — Впрочем, пусть придёт малышка Яугуя-ага. Может быть, она хотя бы сегодня не будет так плакать, ведь ясно же, что сейчас я менее чем когда-нибудь способен на что-то.

— Вынужден вас огорчить, хазрет, — потупил взор Искендер.

— Что такое? Она умерла? — всполошился Тамерлан.

— Хуже.

— Хуже?!

— Она сбежала со своим любовником.

— Это с кем же?

— С Мухаммедом Аль-Кааги.

— Молодец девка! Так и надо было. Ведь я же всё равно помирал. А Мухаммед — красавец и умница. Правда, немного подловат, но лишь самую малость. Нет, я очень доволен ею, хотя, конечно, было б лучше, если бы после моей смерти она досталась Халиль-Султану.

— Её и Мухаммеда ловят, — сообщил Искендер.

— Ловят?

— Хазрет не помнит, но он сам послал в погоню минбаши Джильберге.

— Не помню.

— У хазрета тогда только что отнялась речь.

— Может быть, Джильберге их ещё и не поймает, — вздохнул Тамерлан, а Искендер подумал: «На сей раз он воскрес как бы немного не в своём уме».

Вечером к воскресшему обладателю счастливой звезды и впрямь притекла биби-ханым Сарай-Мульк. Она долго описывала свои переживания по поводу тяжелейшей болезни мужа, а потом, естественно, попросила денег на дальнейшую реконструкцию своей громоздкой усыпальницы, которая вновь вся потрескалась, хотя никаких землетрясений за последний месяц не происходило. Тамерлан всё ещё оставался в благодушном настроении, угаданном премудрой биби-ханым, и распорядился дать требуемую сумму.

Он был ещё слаб и уснул, не дождавшись ночного намаза, а на другое день проснулся, когда субх уже давно отслужили. Его прошиб сильный пот, сопровождавшийся вновь трупным запахом, но когда великого эмира как следует вымыли, запах больше не появлялся. Тамерлан довольно плотно позавтракал и принял кичик-ханым, которая была страшно ласкова с ним, гладила его по щекам и груди, а он пощипал её за плечи и спросил:

— Признайся, плутовка, поди уж заготовила чёрную краску для своего прелестного личика?

Днём он уже деловито выслушивал различные доклады, причём, разумеется, с наибольшим интересом те, которые касались подготовки к грядущему походу на Китай. Мимоходом поинтересовался, здоровы ли послы короля Энрике, а узнав, что они вчера выехали из сада Тахта-Карачи в Кеш, чтобы оттуда двигаться в сторону Тебриза, рассердился и приказал немедленно послать быстрого наездника, который бы догнал франков и возвратил их назад в Самарканд.