Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

«Дай мне Бог побольше жизни…»

Дай мне Бог побольше жизни,
Даже за мои грехи,
Приносившие кому-то
Радости, а мне — стихи…
Переулок накрахмален,
Отутюжен и звенит.
Все в снегу. И так печален
Замерзающий зенит.
Дай мне Бог побольше снега,
Одиночества и сил,
Чтоб воздушным поцелуем
Холод губы не сводил.
Чтоб тенями ветер сыпал,
Где я сердцем замирал.
И подольше мне и липам
Щеки снегом оттирал.
1987

«Это так и останется тайной…»

Это так и останется тайной
Белых веток и синей воды —
Далеко ли завел неслучайный
Разговор, оставляя следы
На снегу, на душе, на странице,
Что появится через года,
Чтобы строчкой одной сохраниться
Нерастаявшей и навсегда…
Что сказалось под шелест трамвайный,
Под снежок с голубых проводов,
Это так и останется тайной
Белых веток и Чистых прудов.
1987
Это вечное стихотворенье... - i_012.jpg

«Мимо Новодевичьего кладбища…»

Мимо Новодевичьего кладбища,
Мимо красных стен монастыря
Вечером мы шли, как будто клад ища,
Встали у скупого фонаря.
Здесь лежит уже такая силища
Мысли, чувства (пусть не без греха) —
И державный чин у врат чистилища,
И радетель русского стиха.
А когда-то там, в углу, прожекторы
Освещали странного вождя,
Что, силен железными прожектами,
Жил, от нас при жизни уходя.
И москвичкам той поры казалося:
Мучается, бедный, по любви,
Приезжая ночью в эти заросли
Ей признанья выложить свои.
И сочувствовали грусти гения,
Ощущавшего весь мир врагом,
Но зачем такое освещение?
А от них, таящихся кругом.
А кругом лежали люди мертвые,
Не зависевшие от него.
А другие, в тундре распростертые,
Не могли поделать ничего.
Не забыть наивного сочувствия
Душ, о нем судивших по себе.
Стих немеет, ощутив присутствие
Всех встающих в гневе и мольбе…
Мимо Новодевичьего кладбища,
Мимо красных стен монастыря
Мы идем, между собою лад ища.
Плещет осень, листьями соря.
Времена открыты, как лектории.
Кладбища закрыты до утра.
Речь о нем — еще не вся История,
У нее свои прожектора.
1987

«Снова прячется рифма в кору…»

Снова прячется рифма в кору
Потемневшего осенью древа,
Хоть слова затевают игру
Слева вправо и справа налево.
Снова прячется песня в дупло
Отогреться до звонкого срока…
Говорят, что сегодня тепло.
А мне холодно и одиноко.
1987

«И все-таки я Пештяны запомню…»

И все-таки я Пештяны запомню —
Жарой и ливнем, оглушившим дом,
Страницами, которые заполню
Потом когда-нибудь… Когда — потом?
И как о чем-то птица причитала
Заливисто и бегло перед сном,
И как грустила ты и как считала
Стук яблок, падающих за окном.
И дни перед отъездом… Как все мглистей
Сходились тучи, тая высоко.
И тополей серебряные листья,
Шумевшие весомо и легко.
Запомню пару зданий в старом стиле,
Пахучих лип могучие стволы.
И как мы лебедей с моста кормили.
И колокольни длинные углы.
И чай, заваренный словацкой шипкой.
И накрененный яблоневый сад,
И колокол, который бил с ошибкой
На пять минут иль пять веков назад.
1987

Гоголь ночью

Как страшно поэтом быть
И, зная уже бессмертно,
Что время не протопить,
Хоть тяга его безмерна, —
К глазам подносить ладонь,
Тайком подводить итоги,
Подбрасывая в огонь
Пейзажи и диалоги,
Шумящие дерева,
Кресты и церквей убранства;
Как хворост или дрова —
Мосты и куски пространства;
Медлительною рукой
С начала и с середины —
С провидческою строкой
Магические картины.
И быстро шептать Христу
Про мертвые чьи-то души.
И знать, что уже растут
На стенах глаза и уши.
И в ужасе подбегать
К печурке. И нос холодный
Почти что в нее совать.
И в позе сидеть свободной.
И видеть, томясь огнем
(О, только не дописать бы!),
Как ночью горят и днем,
Дымясь вороньем, усадьбы.
И, вечный сжигая труд,
В слепой созерцать отваге,
Как белые буквы мрут
На черных витках бумаги.
1981, 1988
57
{"b":"587439","o":1}