«Пожалей меня за то…» Пожалей меня за то, Что у меня дар, А у тебя и пальто, И меховой жар. Пожалей меня за то, Что у меня страх За ускользающее в ничто, А ты всегда здрав. Так пожалей меня за то, Что у тебя есть, А у меня — только то, Что ничего нет. Но — поэмы стоят позади И впереди, трубя. Пожалел меня? Иди, Пожалей себя. 1964 «Легко обремененный снегом…» Легко обремененный снегом, Зеленый, постоянный бор Возносит вровень с желтым небом Свой пухом веющий убор. На плавных вогнутых сугробах Мерцают иглы и сучки, А между елей густобровых Проталин черные очки. Иду сквозь эту колоннаду, Прислушиваясь на ходу К улегшемуся снегопаду. Он слушает, как я иду. Я здесь прямею и не трушу Того, как даль вступает в близь, Когда приструнивает душу Сосна, настроенная ввысь. Здесь, где сомнения нелепы, Милы мне всплески зимних птах И снега влажные прилепы На бронзовеющих стволах. 1964 «В продолжение долгого времени…» В продолжение долгого времени Ворковала по крышам вода. В продолжение долгого времени Зной качался и шли холода. И, мелькая под ветром, как веточка, Не однажды в течение дня Выбегала прозрачная девочка Из-под солнца Взглянуть на меня. 1964 «Время пройдет. Охладеет…» Время пройдет. Охладеет Имя мое для тебя. Буду я спать, не вставая, Не лепеча, не грубя. Но и забыв о колоде, Легшей на прах моих мук, Чье-то заслышав «Володя!», Как ты оглянешься вдруг… 1965 Застава Я здесь, усни, моя родная. Спи. Я с тобой. Я не уйду. Трава за окнами ночная Тихонько клонится в саду. Там на изведанных дорожках Следы вчерашние пока. Там на высоких тонких ножках Белеют звезды табака. А там, где вишни созревают, Там отдыхают ветерки, Что наши лица обвевают Днем под лучами у реки. И так как дети спят в постелях, А все луною залито, Они играют на качелях, Пока не видит их никто… Я здесь. Усни, моя большая, Спи. Я с тобой. Я не уйду. Отрадой землю орошая, Ночь продолжается в саду. Там достигают небосвода Березы в венчиках своих. Там трубы длинные завода Далеко смотрят из-за них. Там, спать не в силах, в узорочьях, Два самых юных соловья Глядят, как зыблется на рощах Косынка белая твоя. Спи, милая. Идя на стражу, Любуясь миром в забытьи, Я только мысленно поглажу, Как нивы, волосы твои. Пусть так и будет. Люди знают — Околыш вечно зелен мой. Проснешься: птицы запевают! Очнешься: где он?.. Я с тобой. 1965 Пушкинский час
1957–1965 «Скорей в начале жизни, чем в конце…» Скорей в начале жизни, чем в конце, Он в самовольной ссылке величает Беспечность рифм у всех забот в кольце, Его чело лишь свет свечи венчает. С ним только то, чего и друг не чает, Да мир, да дева юная в венце. На нивы, на желтеющие купы, Как на виски, ложится серебро. «Пора иль не пора!..» Щекочет губы Прохладное гусиное перо. «Гусиные перья…» Гусиные перья На птичьем дворе Белы и блестящи, Как снег в январе. С наивным отливом В легчайшую синь, Нежны и пугливы. Наверно, с гусынь. Закрылий утраты, Потери боков. Крепки и помяты. Видать, с гусаков. Лишь ветер ударит, Закружится пух. И — хлопанье крыльев, И бег во весь дух. Лишь ветер ударит, Взовьется перо… На снега порхающего Серебро, Не пух из подушки — Под гаубиц гром, — Мне вспомнится Пушкин С гусиным пером. Увидится утро — Туманно, серо. Он из дому вышел. Он поднял перо. Второе и третье. Он молод и скор. Ему на рассвете Докончить бы спор. Ответить бы этим, И тем, и судьбе, И ей, и столетью, И нам, и себе. …Так мужествуй, гений. Волнуй и пророчь. В Михайловском утро. В империи ночь. |
