ВОСЬМИДЕСЯТЫЕ Любовь к Болгарии 1959–1980 София I. «По всем городским кварталам…» По всем городским кварталам Осенней мело листвой, Листом золотистым, алым, Пронизанным желтизной. Под этим пестрящим танцем Софийского ветерка Я шел — и был иностранцем, Не знающим языка. О чем-то у продавщицы Спросил по-болгарски я. Задумалась продавщица. Задумался с ней и я. Но девушка в яркой блузке, Стоявшая рядом с ней, Сказала: «А вы по-русски. Мы, может, поймем скорей». И как-то намного проще Почувствовал я себя. На улице, словно в роще, Кружилась листва, рябя. И вдруг, как порой сквозь слезы, Увидел я сквозь туман: Осенние шли березы По улице Цар Шишман. Они чуть качались в дымке, И легкие ветерки, Как добрые невидимки, Сметали к листкам листки. Стволов этих белых глянец… Проталинки черноты… Какой, к чертям, иностранец На этих улицах ты! Стихали в груди удары. Мне часом казался миг. Простите меня, болгары. Я выучу ваш язык. Он твердый язык и нежный. В нем близкая нам душа. На вашей земле зарубежной Не чувствуешь рубежа. Я в ваши успел влюбиться Каштаны и тополя. Хорошая заграница, Болгарская ты земля! II. «В прозрачной осенней Софии…» В прозрачной осенней Софии Под золотом южной луны За тысячу верст от России Мне снятся московские сны. Мне снятся минута отъезда, Некстати оборванный спор, И дом, и рабочее место, И вниз уходящий простор. И вот я во сне пререкаюсь, И воздух ладонью крою, И думаю, и просыпаюсь — И комнаты не узнаю. А в окнах — софийское утро, Бульваров манящий разбег. Ах, как это, в сущности, мудро Какой-то сказал человек О том, что отечество — это Не только пространство земли. Оно и дома и рассветы, Что трудно оставить вдали. Оно и родимая крыша, И помыслы наших годин, И все, чем живет оно, дышит, Чем дышишь и ты, его сын. Наверное, все мы такие — Солдаты, певцы и сыны. …Под небом осенней Софии Я видел московские сны. «Мне это надолго запомнится…»
Мне это надолго запомнится, Как в жаркое горное лето Увидел я речку Тополницу Прохладно-зеленого цвета. Она торопилась, веселая, По камушкам да по песочку, Счастливая и невесомая, Как чья-то любимая дочка. Но в небе — за трещиной трещина! И речка, краса Среднегорья, На миг показалась мне женщиной, Припомнившей давнее горе. И чьи-то мне слезы почудились И в волнах — тела неживые. И темными ордами сгрудились Над ней облака грозовые. Цыгане На речонке Тополнице Появились цыгане, Загорелые, хриплые, В разноцветных заплатах, В подпоясанных чем-то Непонятным халатах. Пыль мели они Черными босыми ногами. Появились под вечер И расположились На речонке Тополнице Прямо под тополями. И уже через час В городишке божились Их старухи, Что знают все, что сбудется с нами. Карт колоду показывали Из-под латаных шалей, Карт настолько промасленных, Очевидно, с годами, Что картошку, пожалуй, Можно было бы жарить На семерке, на тройке И на пиковой даме. Поздним летом в Копривштице Появились цыгане В шароварах, в жилетках. Глаз белками блистали И за ужином в городе Ребятишек пугали: «Проглоти — иль к цыганам!» И дети глотали. И действительно, Как тут куска не проглотишь, Если рядом цыгане, Эти страшные люди. А одна из гадалок К бабке кинулась: «Хочешь, О войне погадаю, Будет или не будет?» «Да отстань ты! — Старушка поежилась зябко. — Что ты мелешь, проклятая…» И дальше пустилась. «Ой, накличешь ты горе На сынов своих, бабка». «Тьфу ты!» — плюнула бабка. И перекрестилась. А потом на Тополнице Пять костров запылало. Под деревьями тени В желтом прыгали свете. Город жил своей жизнью Как ни в чем не бывало, Лишь смотрели в сторону Озабоченно дети. …Я увидел их утром. Два цыгана курили, Молча сбрую чинили, В кожу иглы вонзая. Что их по миру гонит, Где их родина в мире, Как живут они, Крова родного не зная? Или всюду их дом — Где трава и деревья? Кто ж не любит простора! Но по странному следу Все идут они. Сядут. И опять! И в кочевье. И когда ж они все же Наконец-то приедут… Кто шатры убирал, Кто сидел над тазами, Молотком громыхал, Да паял, да лудил их. Дети голые шумно На деревья влезали, Мух цветами сгоняли С грустных морд лошадиных. А отцы их пестрели На возах, под возами, В свете утреннем Выглядя совсем не зловеще, И кричали друг другу Дикими голосами, Очевидно, Совершенно спокойные вещи. |
