«Безвестность — это не бесславье…» Безвестность — это не бесславье. Безвестен лютик полевой, Всем золотеющий во здравье, А иногда за упокой. Безвестно множество селений Для ослепительных столиц. Безвестны кустики сиреней У непрославленных криниц. Безвестен врач, в размыве стужи Идущий за полночь по льду… А вот бесславье — это хуже. Оно как слава. На виду. 1966 «Время тянется, катится, мчится…» Время тянется, катится, мчится. Штемпелюет. И ставит печать… Надо письма читать научиться, Научиться на них отвечать. Не пора ли! Затеряна в росах, В бездорожьях печаль затая, Я ведь знаю, в каких ты вопросах Бьешься там, незадача моя. И рука моя сызнова метит За тетрадью другую тетрадь. Кто напишет тебе, кто ответит, Если я перестану писать! 1966 «Поймай меня на том…» Поймай меня на том, На чем нас ловят, На пустяке, Неосторожном слове. Прошу, попробуй вымани секрет. Я всех болтливее и бессловесней. И запиши. И это будет песней, Которую ищу я с детских лет. 1967 «Попробуй вытянуться…» Попробуй вытянуться, Стать повыше. Слезами, дождиком Стучать по крыше. Руками, ветками, Виском, сиренью Касаться здания С поблекшей тенью. Попробуй вырасти Такой большою, Чтоб эти улицы Обнять душою, Чтоб эти площади И эти рынки От малой вымокли Твоей слезинки. Упав локтями На холмы окраин, Будь над путями, Над любым трамваем, Над тополями, Что боятся вздоха. И не касайся их, Не делай плохо. Потом подумай О такой причуде: Все слезы выплакав, Вернуться в люди. По горькой сырости, Босой душою. Попробуй вырасти Такой большою — И в том оплаканном Тобою мире Жить в той же комнате И в той квартире. 1967 Новоарбатская баллада
Гляжу все чаще я Средь шума будничного На уходящее С чертами будущего. Мне жалко поезда, Вспять откатившегося, Дымка и посвиста Невоплотившегося. Ташкентской пылью Вполне реальной Арбат накрыло Мемориальный. Здесь жили-были, Вершили подвиги, Швырнули бомбу Царизму под ноги. Смыт перекресток С домами этими Взрывной волною Чрез пол столетия. Находят кольца. А было — здание. Твои оконца И опоздания. Но вот! У зданий Арбата нового, Вблизи блистаний Кольца Садового, Пройдя сквозь сырость Древесной оголи, Остановилась Карета Гоголя. Он спрыгнул, пряча Себя в крылатку, На ту — Собачью — Прошел площадку. Кто сел в карету? Кто автодверцей В минуту эту Ударил с сердцем? Кто, дав спасибо, А не мерси, Расстался с нею — Уже в такси! Ведь вот, послушай, Какое дело. Волной воздушной И стих задело. Где зона слома И зона сноса, Застряло слово Полувопроса. Полумашина, Полукарета Умчала отзвук Полуответа… Прощай, любимая! В твоем обличье Неуловимое Есть что-то птичье, Все улетающее, Все ускользающее, Одна слеза еще, В улыбке тающая. И все. С обломками Я за чертою, С мечтой, с обмолвками, Со всей тщетою. Прощай, летящая, Прическу путающая. Все уходящее Уходит в будущее. 1967 «Нет сил никаких улыбаться…» Нет сил никаких улыбаться, Как раньше, с тобой говорить, На доброе слово сдаваться, Недоброе слово хулить. Я все тебе отдал. И тело, И душу — до крайнего дня. Послушай, куда же ты дела, Куда же ты дела меня? На узкие листья рябины, Шумя, налетает закат, И тучи на нас, как руины Воздушного замка, летят. 1967 |
