«На влажные планки ограды…» На влажные планки ограды Упав, золотые шары Снопом намокают, не рады Началу осенней поры. — Ты любишь ли эту погоду, Когда моросит, моросит… И желтое око на воду Фонарь из-за веток косит? …Люблю. Что, как в юности, бредим, Что дождиком пахнет пальто. Люблю. Но уедем, уедем Туда, где не знает никто… И долго еще у забора, Где каплют секунды в ушат, Обрывки того разговора, Как листья, шуршат и шуршат. 1967 «Однажды проснется она…» Однажды проснется она Со мной совершенно одна. Рукой пустоту она тронет, Разбудит ее и прогонит. И на два запрется замка От призрака и двойника. Так что ж это все-таки было, Какая нас сила сводила?! Я выйду. Пойму: не вернусь. И все ж, уходя, оглянусь. 1967 «Дышала беглым холодом вода…» Дышала беглым холодом вода. Осенний ветер горек был на вкус. Неву оставив, Мы сошли тогда У самой Академии искусств. В тени молчали пары, Млели мхи. Ветвистый сумрак сверху нависал. И я тебе рассказывал стихи, Которых я потом не написал. 1967 Грачи прилетели После первых ночей, Отшумевших лесами, После белых подушек И черных ручьев У сугробов опять Синяки под глазами, Синева под глазами У всех облаков. Как в гостиницах Шишкинские канители, Этих сосен и елей Развес и наклон, Так сегодня — Саврасов, «Грачи прилетели» Наштампован в апреле И в жизнь проведен. Он бросает готовое, Птиц не осилив. Ветки долго пустуют Под небом нагим. Но приходит на помощь Художник Васильев И рисует грачей Одного за другим. То слетаются, то Разлетаются тучей, Обживая вне рамы И в раме жилье. И бросается гвалт, Этот гомон летучий, То ль в окно мастерской, То ль из окон ее. Белый храм, над которым Грачиная давка, То к глазам подплывет, То, как по ветру, — вспять. Так что надпись на нем «Керосинная лавка» То является, то Исчезает опять. Тают черные сучья И синие вены. Но, творец, а художники? Где же они? Беспорядок, беспамятство… Благословенны Эти первые ночи И первые дни! 1967 Родные стены
Эти окна подернуты инеем, Эти стекла запаяны льдом. Только свечкой да собственным именем Оживил я заброшенный дом. И сижу. Пригорюнилась рядышком Тень, во тьме потерявшая спесь. Одиноко жила моя бабушка, Александра Ивановна, здесь. Все сыновние жизни, дочерние Озаряла ее доброта. Час, как областью стала губерния, Пропустила, была занята. В наших судьбах являясь провидицей, Малограмотна бабка была. И нехватку обоев в провинции Возмещала чем только могла. Клей ведерными лился замесами, Одевали стену за стеной И газеты с большими процессами, И плакаты любой стороной. Назубок и парады и бедствия Знал по стенам бревенчатым я, Педагогов пугала впоследствии Образованность эта моя. Там, где окна мне кажутся льдинками, Помню, возле кровати моей Две огромных бумаги с картинками, Льва Толстого большой юбилей. Помню выезды Анны и Вронского. Помню Левина, Кити, каток, И собаку парения броского, Узколицую, длинную. Дог? Печь, как бабка, поет в полутемени. Помогают мне с легкой руки Сообщения нового времени И попутные черновики. О малине, о черной смородине, О годах, уносящихся прочь… Помогают и стены на родине, Отчего же им нам не помочь! 1967 |
