Разлука Боже мой, разве Это разлука? На расстоянии улицы, На расстоянии площади, На расстоянии нескольких Тысяч шагов. Боже мой, разве Это разлука? Это же праздник, Дивная мука На расстоянии улицы, На расстоянии площади, На расстоянии нескольких Тысяч шагов… Можно молчать — ни слова, Можно гадать и ждать, Но постоянно знать, Что от живой до живого Все же рукой подать. 1973 Бессонница («Почему ты не спишь и глядишь в окно?..») Почему ты не спишь и глядишь в окно? За окном никаких происшествий нет. Только листья шумят, только дождь идет. Ты кого-нибудь ждешь? Не придет никто. Потому что все спят. И дождь прошел. Даже мокрая бабочка в раме спит. Отдохни, никаких происшествий нет. За окном не горит ни одно окно. Я не сплю потому, что не спит трава. И влажнеет земля от большой росы. И кузнечик задумался: может, встать И оспорить какие-нибудь часы? Я не сплю потому, что у всех застав Отдыхают стволы от дневной жары. Я не сплю потому, что не спит вода, А куда-то бежит, как твои года… 1973 «Я к дороге так привык…» Я к дороге так привык, Что не знаю, где мой дом. Туполицый грузовик Пробирается с трудом. Бьет метелица в упор. Воздух холоден и сыр. Слева — в ватнике шофер, Справа — левый пассажир. Это я на этот раз. Неприкаянно курю. Не свожу с дороги глаз. Ни о чем не говорю. Двигай, милый грузовик, Как и прежде, напрямик. Начинается зима. Проявляются дома. Говорят, что этот дом Намечается на слом. Но и новая стена Будет тоже снесена. Пусть от дома твоего Не осталось и следа. Что бездомность? Ничего. Бездорожье — это да. 1973 «Мне не может никто…» Мне не может никто И не должен помочь, Это ты понимаешь сама. Это ранняя рань, Это поздняя ночь, Потому что — декабрь и зима. Это скрип Одиноких шагов в темноте. Это снег потянулся на свет. Это мысль о тебе На случайном листе Оставляет нечаянный след. А была у тебя Очень белая прядь, Потому что был холод не скуп. Но она, потеплев, Стала прежней опять От моих прикоснувшихся губ. Ты шагнула В квадратную бездну ворот. Все слова унеслись за тобой. И не смог обратиться Я в тающий лед, В серый сумрак и снег голубой. Я забыл, что слова, Те, что могут помочь, — Наивысшая грань немоты. Это ранняя рань, Это поздняя ночь, Это улицы, Это не ты. Это гром, Но и тишь, Это свет, Но и мгла. Это мука Стиха моего. Я хочу, Чтобы ты в это время спала И не знала о том ничего. 1973 «Я болен…»
Я болен. Я в белой рубахе. На белой лежу простыне. Под белым теплом. Чьи-то ахи И охи чуть слышатся мне. То сходятся, то, расступаясь, Расходятся. Что-то звенит. Игла, так любовно касаясь, Меня от чего-то хранит. Я выздоровел. Я снаружи В те самые окна гляжу. Прекрасные грязные лужи Старательно не обхожу. Как выпущенный на свободу, Я делаю все, что нельзя: По льду, уходящему в воду, Как малые дети, скользя. Я выздоровел от простуды. Я выздоровел от любви. Вступают со мной в пересуды Лишь голуби да воробьи. 1973 «Уволенная статуя…» Уволенная статуя, Омытая дождями, Давай помянем старое С закрытыми глазами. С пристанционной улицы Проникнув на задворки, Давай помянем давние Ручьев скороговорки. Давай помянем мальчика, Наивного на диво, И голубую девочку, Что все не приходила. А он, храня молчание В твоей тени забытой, У зала ожидания Стоял, дождем умытый. Давай помянем мальчика И девочку припомним Там, где цвела мать-мачеха Почти по всей платформе. За что «спасибо», статуя, И за какое детство? Давай помянем старое, Ведь никуда не деться. От человечьей одури Уйдя в свое начало, Поразмышляй на отдыхе, Кого ты замещала. Где тридцать лет, не менее, Ты тень бросала длинно — Как вздохи облегчения Береза и рябина. …Там паровоз на роздыхе Вблизи густых сиреней. И тучка галок в воздухе, Как туча подозрений. 1973 |
