— Эх, Семён. Ханы-то сами испокон разбоем и жили. Может, оно и ничего не случится, но всё ж лучше покараулить, как говорится, бережёного Бог бережёт.

   — А что если, Василий Михайлович, отдать всю рухлядь хану, — предложил Зотов. — Пусть сам, если схочет, оделяет мехом беев. Ему видней, кто чего достоин. А мы какому-нибудь ханскому неугоднику отвалим подарок, так Мурад-Гирею не понравится.

   — А что, — поддержал Зотова Ракович. — Может, так-то лучше?

   — Чёрт их знает, как с ними лучше. Можно попробовать. Но всё ж ты, Семён, не торопись в шатёр, пока я не позову. Я крикну, тогда хватай мешки и входи.

У шатра горели два небольших костра: отдавалась дань древнему обычаю поганых — входить к хану меж огнями, дабы очищаться от дурных намерений и мыслей.

Прибывших встретил Ахмет-ага и ещё два бея; встретили с радушием, неожиданным даже для Тяпкина.

   — Его величество хан Мурад-Гирей ждёт вас.

Тяпкин и Зотов вошли в шатёр. Мурад-Гирей сидел у дальней стенки меж подушек, отливавших золотыми нитями, пониже его сидели ближние люди — беи, мурзы, одетые в бархатные халаты.

Русские разом поклонились хану, и Тяпкин приветствовал его:

   — Желаем тебе, великий Мурад-Гирей, здоровья и многих лет жизни на радость твоему народу и жёнам твоим.

   — Спасибо, Василий Михайлович, — отвечал Мурад-Гирей. И обращение его по отчеству окончательно убедило Тяпкина, что миссия его, кажется, успешно завершается: «Тьфу-тьфу!»

   — Позволь мне в память о нашей успешной работе одарить вас золотыми халатами. — Хан хлопнул в ладоши, и Ахмет-ага с другим беем подошли к послам и накинули на них богатые халаты, сплошь прошитые золотыми нитками. Тут-то Тяпкин громко, словно заклинание, сказал: «Семён, войди!»

И едва раздался призыв Тяпкина, Семён, ухватив мешки, направился в шатёр.

   — Позволь и нам, ханское величество, преподнести тебе и твоим ближним людям скромные дары нашей отчины. — Тяпкин протянул за спину руку, в которую Ракович и стал вкладывать уже развязанные мешки.

Тяпкин вытряхнул на персидский ковёр струистую чёрную волну из соболей, а затем, приняв от Раковича второй мешок, накрыл искрящуюся соболью волну пушистой белой из песцов. Потом были бобры, горностаи и куницы. Он видел, как заблестели глаза беев, как сглотнул слюнки Ахмет-ага, надеявшийся, что и он не будет обойдён подарком.

Но Тяпкин вдруг решил всё-всё преподнести Мурад-Гирею, пусть он делит подарки, как хочет. А Ахмет-аге так и хотелось сказать украинской солёной поговоркой: «Ось тоби, блядь Трохым!»

Даже Мурад-Гирей не смог сохранить на лице равнодушия, столь щедрым оказался подарок русских. Он с удовольствием осмотрел этот драгоценный ворох, хлопнул в ладоши, и тут же на плечах Раковича тоже явился золотой халат.

   — Богата, очень богата земля его царского величества, — заговорил хан. — И мне поручено султаном убедить вас и вашего государя и поклясться на Коране, что мы готовы содержать мирное постановление непорочно в течение двадцати лет.

С тем хан взял Коран в руки и поцеловал его в знак твёрдости своей клятвы.

   — Сразу же по вашем возвращении в Москву пусть его царское величество шлёт послов к султану для подкрепления договоров. А которых статей не оказалось в шертной грамоте, те будут внесены в грамоту султанову. Я об этом ему напишу. А когда вы достигнете царствующего града Москвы и сподобитесь видеть великого государя своего пресветлое лицо, то от нашего ханова величества ему поклонитесь, посредничество наше между ним и султаном, радение в мирных договорах, откровенную пред вами дружбу и любовь нашу его царскому величеству донесите. А вам счастливого пути!

И хан через Ахмет-агу передал Тяпкина проезжую грамоту. После этого полагалось уходить, даже беи и мурзы поднялись со своих мест, чтобы проводить русских посланцев до коней.

Московиты поклонились хану, а Тяпкин, шепнув спутникам: «Уходите!» — остался на месте. Зотов с Раковичем вышли из шатра, за ними — беи. Мурад-Гирей, увидев, что Тяпкин не тронулся с места, удивлённо вскинул брови:

   — Ты что-то хочешь мне сказать?

   — Да, великодушный хан.

   — Говори.

   — Отпусти с нами Василия Шереметева, Мурад-Гирей.

   — Он что, твой родственник?

   — Нет.

   — Так чего ты хлопочешь за него?

   — Я виноват перед ним, Мурад-Гирей, и хотел бы хоть с опозданием искупить свою вину.

   — В чём же ты перед ним провинился?

   — Он передан тебе поляками. Верно?

   — Ну, верно.

   — Когда Шереметева передавали тебе, я был там резидентом и должен был воспрепятствовать этому. Но я узнал об этом слишком поздно.

   — Хых, — хмыкнул хан. — Король посовестился драть с вас выкуп за боярина, а нам, посчитал он, это вполне прилично.

   — Так король знал об этом?

   — Разумеется.

Тяпкин с возмущением шумно вдохнул через ноздри воздух, с трудом удерживаясь от крепкого слова. Он вспомнил, как Собеский, водя его по саду, убеждал, что сделал всё возможное, чтоб не допустить передачи боярина татарам, но не смог противостоять «проклятым сенаторам».

   — Так твоё ханское величество отпустит Василия Шереметева со мной?

   — Но он же стоит больших денег, не рядовой ведь.

«Харя ты ненасытная», — подумал Тяпкин, невольно взглянув на ворох рухляди, только что брошенной к ногам хана. И хотя он только подумал, Мурад-Гирей перехватил этот красноречивый взгляд и, видимо, догадался о мыслях московита.

   — Впрочем, ты был щедр, но и я не так скуп, как ты думаешь. Бери, Василий Михайлович, Шереметева.

   — Спасибо, Мурад-Гирей, — поклонился Тяпкин. — Это настоящий царский подарок.

Сказано это было искренне и без тени лести. Именно эта искренность и понравилась хану.

   — Я очень уважаю тебя, Тяпкин. И хочу, чтоб ты искупил свою вину перед соотечественником, раз ты её чувствуешь. Лично я здесь твоей вины не вижу.

   — Мы смотрим из разных мест, хан. Ты — из Крыма, я — из Москвы.

Мурад-Гирей засмеялся и погрозил Тяпкину пальцем.

   — Ох и хитрый ты муж, Василий Михайлович? Жаль, не мне служишь.

Тяпкин поклонился ещё раз и вышел из шатра. Его спутники уже сидели на конях, дарёные халаты топорщились на них мешками. Один из беев радостно подскочил к Тяпкину.

   — Я помогу тебе сесть на коня.

Василию Михайловичу не захотелось огорчать татарина отказом: без тебя, мол, обойдусь. Но когда он попытался вставить ногу в стремя, вполне оценил предложение бея. Дарёный халат связывал ноги. И тут помощь татарина была уместна и очень кстати. Все беи и мурзы, и даже Ахмет-ага были столь любезны с отъезжающими, словно провожали дорогих родственников.

   — Эк их с рухляди-то растеплило, — проворчал Тяпкин, трогая коня.

   — Может, нам следовало в самом начале отдать им, — сказал Зотов, — глядишь, и в яму бы не засадили.

   — Может быть, — согласился Тяпкин. — А может быть, они бы сразу потеряли к нам всякий интерес. У них, у поганых, всё может быть.

Они вернулись на своё стойбище. Казаки уже готовы были к отъезду. Тяпкин, спешившись, первым делом стал стаскивать с себя халат, напяленный на верхнюю одежду.

   — Пусть подарок едет в тороках, в Москве в нём пощеголяем.

Примеру его последовали Зотов и Ракович, тоже увязали свои халаты в тороки.

   — Ну, едем? — спросил сотник Тяпкина.

   — Погодим малость. Мне от Мурад-Гирея ещё подарок должны прислать.

Прождали около часа, и уж Тяпкин стал подумывать: «Обманул чёртов хан!» — как из-за кустов явился татарин на коне, а рядом с ним держась за стремя, шёл боярин Шереметев.

   — Эй, Тяпкин, — оскалился татарин. — Бери свой товар. — И рукоятью плети подтолкнул боярина. — Иди давай.

Шереметев быстро подошёл к Тяпкину, по лицу боярина катились слёзы.

   — Василий Михайлович, — шептал Шереметев, порывисто хватая его руки и прижимаясь к ним губами. — Василий Михайлович... да я... да за это...

   — Полно-те, Василий Борисович, — смутился Тяпкин, вырывая руки. — Я долг исполнял перед отчиной.