— Я думаю, патриарху надо Собор сзывать, — заговорил царь. — А Собору крепко думать о делах церковных, об укреплении веры. Перед святыми отцами я и скажу наше слово.

Государь поднялся с престола, что означало окончание сидения, но Хованский в нарушение этикета всё ж спросил:

   — А что ж с Гераськой и его поспешителем делать?

   — Судить градским судом.

Патриарх в неком удивлении взметнул вверх брови, но смолчал, ему ли в его сане за Тараруем следовать. Хотя ждал он от государя решения отдать возмутителей церковному суду. Но Фёдор знал, что церковный суд постановит: «Виновны в неправоспавии» и пошлёт всех на костёр, а народ скажет: «Так царь велел». Ох, как не хотелось Фёдору Алексеевичу убивцем слыть.

И уж на следующий день были разосланы патриарший грамоты во все митрополии и епархии с требованиями владыкам торопиться в столицу на Вселенский Собор Русской земли. Съезжались митрополиты, архиепископы, епископы да архимандриты с игумнами. За дальностью не мог прибыть в срок лишь митрополит Сибирский Павел.

Фёдор Алексеевич обстоятельно готовился к Собору, на котором решил выступить. Каждый вечер садился к столу и писал. В верхней горнице не стал появляться, не до того было. Но когда в кабинет приходила жена, читал ей написанное, спрашивал:

   — Ну как, Агаша?

—По-моему, хорошо, — улыбалась Агаша. — Сочинитель ты, Федя, изрядный.

   — Ну а чтоб ты советовала ещё добавить?

   — Надо бы где-то вписать про нищих, что по улицам кишат.

   — Это уже решено, Агашенька, всех приберём, для них специальные дома строятся.

   — И ещё, очень нехорошо, когда сами иереи пьянствуют и, того хуже же, валяются в луже рядом со свиньями. Представляешь?

   — Вот это ты верно заметила, — засмеялся Фёдор. — Спасибо, милая, обязательно про это впишу. Действительно, какое будет у верующего радение при виде попа в луже?

Государь доволен, когда жена подаёт дельный совет, искренне радуется этому и нередко именно по её подсказке пишет указ, который выносит на Думу, а уж там-то приговорят без всякого прекословия. Именно по жениной подсказке он издал указ, запрещавший одевать для позора ратных людей, бежавших с поля боя, в женские охабни.

   — Феденька, человек и так уже унижен этим бегством, а ты его ещё и платьем позоришь.

   — Правильно, Агашенька. Умница.

И назавтра, почти слово в слово повторив в Думе её слова, царь получил полную поддержку в отмене позорящего ратных людей обычая.

И опять же, когда все записи были готовы, Фёдор прочёл их жене. Она, подумав, сказала:

   — Хорошо, Федя, но у тебя всё в куче, оттого теряется главное, для чего сие говорится.

   — Поясни, Агашенька, что ты имеешь в виду?

   — Надо главные мысли отделить одну от другой. А как? А очень просто, нумерацией. Во-первых, во-вторых и так далее.

   — А ведь, сдаётся, ты права, милая.

И Фёдор сидел весь вечер при свечах, выделяя основные мысли из своего предстоящего выступления перед отцами Церкви. Выделяя и нумеруя их, как советовала жена. Набралось их пятнадцать, главных, и государь был доволен, что приведено всё в точную систему и порядок. Предстояло переписать набело, для чего можно было вызвать подьячего, но Фёдор решил сам всё переписать, разумно рассудив: «Перебеляя сам, текст хорошо запомню и тогда не придётся в бумагу заглядывать».

Для того на следующий день послал Языкова в Думу сказать, что ныне «сидеть в ней не будет, ради завтрашней речи на Вселенском Соборе».

И на следующий день в сопровождении ближних бояр и стрелецкой охраны отправился царь на патриарший двор, где ещё при входе был встречен самим Иоакимом. Сбросив бобровую шубу на руки Лихачёву и отдав ему же шапку, государь прошёл в зал, где за длинным столом сидела вся церковная верхушка Руси. Седовласые владыки приветствовали молодого царя стоя, и, пожалуй, не в одной убелённой голове шевелилось потаённое: «Молод, вельми молод самодержец и чему он может научить нас, умудрённых жизнью и святыми книгами? Чему?»

Однако после благословения патриарха московского и всея Руси и освящения предстоящего великого собрания слово было предоставлено Великому государю Великия, Малые и Белыя Руси самодержцу и великому князю Фёдору Алексеевичу.

Государь вышел к кафедре, разложил листы бумаги, но заглядывать в оные не стал, заговорил негромко, изредка покашливая от внутреннего волнения:

   — Святые отцы, вы собраны здесь, дабы решить важнейшие дела веры нашей, которая в последнее время подвергается тяжелейшему испытанию. Вы должны изыскать пути ограждения Святой Церкви от умножающихся её противников и шатания в вере Ибо шатание в вере расшатывает и основы державы нашей. Посему я возлагаю на Собор обсудить следующее Первое, увеличение числа епископий при митрополитах и дабы не было меж ними церковного разгласия, что ведёт к усилению влияния раскола.

Второе, многие неразумные люди, оставя святые церкви, поделали в домах своих мольбища, где совершают противное христианству действие. Это ваша, святые отцы, задача воротить их в лоно Святой Церкви. Третье, привести в надлежащий порядок дела монастырские, где монашество зачастую вместо душевного спасения ударилось в пьянство и другие прегрешения, чем нимало отвращает верующих от Себя и веры христианской. Надо воротить монастырям их святое дело — прибежище больным и немощным старцам.

В-четвёртых, по требованию православных замежных жителей надо посвящать христианских священников и в этих местах. Не бросать единоверцев на волю случая.

В-пятых, подумайте, отцы святые, о наказаниях за нарушение иереем долга службы, а сие, увы, происходит сплошь и рядом даже и в Москве.

Переглядывались митрополиты, слушая царя, не смея перебивать его, обменивались лишь выразительными взглядами: «Смыслен государь, смыслен, слава Богу, и очень разумное молвит».

   — ...И наконец, девятое, пора во всех городах устраивать пристанища для нищих, как это делается ныне в Москве, где строятся две богадельни: одна в Знаменском монастыре, а другая за Никитскими воротами. Увечных, старых, больных помещать туда, ленивым изыскивать работу, отвращая от нищенства.

Десятое проистекает из предыдущего: надо запретить сбирать нищим милостыню в церкви во время службы, что мешает молящимся общаться с Богом. Если решится на местах вопрос с нашим девятым предложением, то с ним отпадёт и десятое наше пожелание.

По одиннадцатому нашему предложению, святые отцы, подумайте над тем, чтоб на кладбищах при храмах изб и амбаров не ставить бы, ибо кости предков в покое пребывать должны По двенадцатому — я бы запретил в храмовые праздники пропускать в монастыри людей со всякими харчами, и особенно с хмельным питьём.

Пятнадцать предложений высказал государь перед Собором, призывая подумать святых отцов и принять решения, которые бы носили обязательный характер не только для служителей Церкви, но и для всех христиан Руси.

   — ...Пятнадцатым моим советом будет для вас, святые отцы, пожелание: для изъятия старопечатных книг, сеющих смуту в сердцах верующих, изыскать возможность заменять их бесплатно новыми при добровольной сдаче старых. Конечно, не все сдадут, но многие, если замена сия будет проводиться с доброжелательством, а не со злыми попрёками. Будьте, святые отцы, строги к себе и добры к пастве вашей, даже если она заблудшая и ослеплена лжеучением. Снимайте пелену с их глаз не бранью и злопыхательством, но лишь добросеяньем. Любите людей искренно, как заповедовал это нам Христос, и не только по долгу, а и по сердцу вашему умудрённому.

Окончив речь, государь удалился Собор продолжал свою работу…

А в сие время в застенке помощники Сысоя отливали холодной водой Осипа Сабельникова, потерявшего на дыбе сознание. Попался-таки беглый, аж под Костромой.

Дьяк выговаривал Сысою:

   — Дубина стоеросовая, я ж просил не до смерти. С кого я буду дознание сымать? С тебя?

   — Так он вроде дыхает, — оправдывался кнутобоец.