— А полк мой?

   — Вот вместе с подводами и приведёте. А сейчас в Чигирине ничего нет, чем я его кормить стану. И Криницкому сообщите, что, если будет выходить, пусть идёт со своим обозом и запасом. В Чигирине амбары пусты.

Прибыв в Чигирин, Ржевский увидел разруху и запустение. Оставшиеся жители жаловались на то, что татары им до сих пор не дают покоя. Тут же назначив десятников и сотников, воевода организовал подвоз камня к верхнему городу. Назначил и прислугу к пушкам, снабдив их боезапасом и расписав круглосуточное дежурство у тлеющих фитилей. И первый же наскок крымцев был отбит с помощью этих пушек с большими для врага потерями.

   — А воевода наш — голова, — радовались чигиринцы.

Ржевский отличался удивительной распорядительностью и организаторским умением. В течение дня его можно было видеть и у пушкарей, и в верхней крепости, и на мосту, и в складах. Он держал в голове сотни самых различных дел, имена рабочих, казаков. И каждому находил дело. С его прибытием крепость ожила, быстро стала залечивать раны от прошлогодних бомбардировок стен и строений. Ржевский нашёл прошлогодний подкоп врага под крепость и велел хорошо засыпать его, залить раствором и затрамбовать. И на всякий случай, если турки возобновят здесь подкоп, велел пушкарю на южном фасе пристрелять это место.

   — Если сызнова начнут здесь копать, будешь слать им гостиницы.

   — Ну, Иван Иванович! — дивился восторженно пушкарь. — Всё-то предвидеть хочет.

   — А то как же! Не велел вот сутками фитили гасить — и на вот: татары и нарвались. Ветрели их, как полагается, хорошим огнём, — отвечал другой пушкарь.

Воеводой же были разосланы скрытые дозоры в угрожаемых направлениях, дабы могли они предупредить своих о приближении неприятеля.

А обоза всё не было.

В Москве, получив письмо от Ржевского, князь Голицын решил не расстраивать государя, а вызвав к себе Алмазова, приказал ему от имени государя немедленно скакать в Курск к Ромодановскому, а оттуда в Батурин к гетману с требованием спешно исполнять ранее присланный указ: слать подводы с хлебом и боезапасом в Чигирин и вести для укрепления гарнизона солдатские и казацкие полки.

   — Скажи им, государь гневается, что идёт такая затяжка с отправкой. Они же оба слали государю свои записки, что Чигирин надо укреплять. Так чего ж, когда дошло до дела, тянут кота за хвост.

   — Хорошо, князь, исполню, как велишь.

   — Ржевский из Киева выехал с пустыми руками, а ведь должен был взять там обоз с хлебом и боезапасом. За обоз гетман головой отвечает, так ему и скажи: го-ло-вой. Я надеюсь на тебя, Семён Ерофеич, ты бывал у них, знаешь, как на кого давить надо. Но особенно за обоз хлопочи, не слезай с гетмана, пока не отправит подводы. Он всё плачется, что, мол, слишком дорога они ныне. Пусть хоть золотом платит, но чтоб отправлял незамедлительно.

И стольник Алмазов поскакал в Курск к Ромодановскому. Его появление у себя князь понял правильно и почти не дал ему рта раскрыть.

   — Знаю, всё знаю, Семён Ерофеич, выступаю с войском немедленно. А полки Воейкова и Касогова уже в пути на Чигирин, где-то на подходе должны быть.

Из Курска без задержки Алмазов поскакал в Батурин.

   — Войско моё ещё не в сборе, — признался гетман. — Но гадяцкий полк выступает в Чигирин.

   — А обоз с припасами?

   — Обоз собираю со слезами. Подводы вздорожали до пяти рублей. Когда такое бывало?

Несмотря на задержки, подводы таки пришли в Чигирин, но не за счёт расторопности русских, а скорее за счёт задержки турок. Турки, рассчитывавшие напасть на Чигирин весной, явились к городу едва не в средине лета — девятого июля. Но зато уже со стотысячной армией под командованием визиря Мустафы.

Визирь прислал воеводе Ржевскому предложение сдать город без боя, обещая сохранить всем жизнь. Воевода поблагодарил визиря за его щедрость, но предложил каждому заниматься своим делом: «Что нам с тобой государи наши велели, то и станем делать».

Ржевский уже знал, что подмога идёт, что Ромодановский с Самойловичем начали переправу у Бужинской пристани. И визирю волей-неволей пришлось разделить армию. Одну часть оставить у стен Чигирина, другую направить к переправе.

После сильного пушечного обстрела турки повели под нижний большой город сразу три подкопа.

А переправа шла медленно. Начав её шестого июля, к десятому не переправили и половину обоза. Сильно сдерживало переправу малое количество плотов, способных держать на себе гружёные подводы. А обоз был не маленький, поскольку войско везло с собой всё своё питание и боезапас, и практически большая половина бойцов была занята, сопровождением этих подвод.

Турки, тайком зайдя к Крылову, переправились через Днепр и внезапно напали на обоз русских. Однако возчики не растерялись и успешно отбили этот наскок, нанеся нападавшим значительный урон. Двенадцатого июля переправа закончилась, и с этого времени на Правобережье шли беспрерывные бои.

Мустафа не щадил своих полков, дабы не дать русским соединиться с осаждёнными. Размахивая перед носом беев и пашей плёткой, визирь кричал:

   — Пока я не возьму Чигирин, ни один русский не должен пройти в город. Беспрестанно атакуйте князя с гетманом. Не давайте им передышки.

   — Но мы несём большие потери.

   — Плевал я на потери. Я исполняю волю султана.

Мустафа не щадил и себя, носился верхом на коне вокруг города, рискуя попасть под русскую пулю или ядро. Оно и понятно: только победа может сохранить ему жизнь. Поражение закончится топором палача в Стамбуле.

Посещая подкопы, визирь направо-налево лупил плёткой работающих там:

   — Скорей, скорей, шакалы!

Третьего августа, забравшись на стену, Ржевский увидел, что помощь уже близка, и радостно крикнул стоявшему недалеко Криницкому:

   — Гляди, полковник, наши взяли Стрельникову гору!

Это были его последние слова — прилетевшая из турецкого лагеря граната разорвала воеводу. Он умер как истинный солдат — мгновенно. Криницкий, на глазах которого это случилось, онемел от ужаса, а уж по стене побежала страшная для Чигирина весть: «Ивана Иваныча убило!»

За месяцы его воеводства люди привыкли к нему, надеялись на его мудрое решение, нередко говоря искренне: «Мы за Иван Иванычем как за каменной стеной». И вот этой «стены» вдруг не стало, она исчезла. В смерть воеводы никак не хотелось верить. Женщины, заслыша страшную новость, плакали навзрыд, да и мужчины не стеснялись слёз: «Ах, Иван Иваныч, что ты наделал?»

И действительно, город был как бы обезглавлен, никто из полковников не пытался объявить себя воеводой, считая такое невозможным без государевой воли. А до государя было ох как далеко.

Удалось сообщить о случившемся Ромодановскому, была надежда, что он как князь если не сам примет воеводство, то кого-то назначит воеводой. Однако Григорий Григорьевич не решился на это, лишь высказал Чигиринскому посланцу сочувствие:

   — Жаль, очень жаль терять таких людей.

   — Что мне передать старшине?

   — Передай моё сочувствие. И скажи, чтоб держались, мы постараемся разорвать турецкое кольцо вокруг города.

   — А когда, князь?

   — Надеюсь, в ближайшие два-три дня.

Но посланцу не удалось передать осаждённым обещание князя: возвращаясь в город, он попал в плен и едва избежал смерти.

А одиннадцатого августа один за одним грохнули взрывами три турецких подкопа, не только проломив стены и развалив ближайшие строения, но и поразив многих защитников — солдат и казаков. Начались пожары, беспрерывно палили турецкие пушки. Визирь, узнав о гибели русского воеводы, усилил нажим, а в образовавшиеся после взрывов проломы бросил янычар с коротким приказом: «Никого не щадить!»

Дома близ взрывов загорелись; осаждённые, видя пожар, кинулись на московский мост, но турки зажгли мост и он обрушился, похоронив в воде многих защитников, в том числе и полковника Криницкого, пытавшегося после гибели Ржевского возглавить оборону города.