. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
УПР. 1. КАК ДЕЛАТЬ (писать, строить) СТИХИ
Эскиз будущей монографии
I
Лучшие творения народной поэзии созданы в эпоху неолита[27]. Их отличают полнота и подробность.
Наше творчество означает собой частичный возврат к формам неолитической литературы, к их архитектуре: чередование стиха (ак соз) и прозы (кара соз).
К нашему направлению более всего подходит термин НЕО. ЛИТ[28]. В нем благородно сочетается модерн и уважение к традиции.
Общие положения.
Если стих — всего лишь личная реакция на какое-то действие, неизвестное читателю, то стих недействителен.
Стих не должен быть произведением[29] и только произведением. Читатель хочет знать весь процесс умножения слов.
Мне лично не интересен результат (4) без подробного описания действия (2*2 или 2*3).
Стих рождается из обстоятельств, которые сказываются сокрытыми от читателя. Зададим себе вопрос: может быть, обстоятельства эти читателю нашему интересней произведения?
Уже невозможно сохранить умирающий от чрезмерного умственного развития жанр стихами, подобными формулам:
Стихи Жаппаса=5
Почему 5, когда их структура «дважды две», или чаще «одиножды один», или вовсе «нуль»?
Метод неолита (новой литературы) заключается в следующем:
а) неолит ищет в каждом дурном явлении позитивное начало и на нем основывается. В каждой собаке — человека. Ибо история и истина не одно и то же. Начала — вместе, окончания — врозь;
б) анализ слова и факта. Пласты значений. Например: известно, что трое незнакомцев (по виду — строители) помочились на угол дачи писателя Жаппаса. Как развернуть это событие в поэму?
Извлекаем костяк: строители и писатель.
В первом звукосочетании ударение на «и». Следовательно, напрашивается основа «строить» — выпить на троих. Противоречит ли это толкование факту? Вряд ли, т. к. очевидно, что трое незнакомцев были выпивши.
Итак, возникает важная фраза: «Строители строили». Это уже уверенный штрих будущей картины.
Антагонизирующее слово п и с а т е л ь связано с предыдущим не случайно. Надо ли доказывать, что в данном случае уместнее применить древнеславянское ударение на «и», чтобы сблизить противоположные формы.
Послушайте, как торжественно звучит «и»: «Строители и писатель»! И как развернулись семантические рамки! Событие ясно, оно уже поется. Воздвигаются образы, восстают детали, возникает прошлое, нестоящее, и будущее факта. Звучит размеренно ритм шагов. Чьи это шаги? Сейчас узнаем. Я вижу:
… идут по переулку прохожие.
Один из них знаком —
Саид Байхожин.
Взрывается напористой улыбкой,
лоснится рожей пористой,
как губка,
он впитывает взгляды, набухает.
Вот истина тревожная — бухарик.
Не потому, что гнал газопровод
из Бухары,
а потому, что пьет
и будет пить, пока не опьянеет.-
Иначе истязаться не умеет.
История: закончили туннель,
пробили в скальном грунте
метров триста,
Саид Байхожин гнал под взрывы МАЗ,
чтоб выручить какого-то туриста.
И выручил, загородил.
И вас
историк перебьет,
он скажет: «Спас!»
Спасали жизнь, взыскания имели,
но жить они иначе не умели.
И мне, наверное, простят грехи
за то, что я о них писал стихи.
За то, что лгал, бывало, но не врал.
Спасался тем, что истину взрывал.
Невежда тот, кто в прошлое не вник,
кто в будущее не смотрел — велик.
Поэзия — это всегда поступок,
она, как варварство,
всегда в изломах,
подобно
лестнице
вся из уступок,
уступок необдуманному слову.
Мы унижаем факт
до акта слова,
в простом событье у стены Жаппаса
мы видим смесь торжественности,
злобы,
соединенье страсти и опасности.
Но как, создатель, это описать!..
Величье проявления обиды.
Они имеют право притязать
на выявленье собственного вида?
Что главное в Саиде? Неизбежность
его поступков.
Значит — необдуманность,
кто мыслит о последствиях — не смел,
быть и казаться — общий наш удел.
Каким ты был, таким ты и казался,
поэт Жаппас,
поэт Аман — сложней.
Он жил в искусстве.
Ты — лишь прикасался
его гранита завистью своей.
Будь, истина! — историю придумаю,
благодарю, Жаппас, за прямоту мою,
писал — не знал, что именно получится,
иначе б я, клянусь,
не стал бы мучиться.
Упр. 2. ПОЕДИНОК
Записал и принес эти стихи в журнал, где редакторствует пресловутый Жаппас.
Он поглядел и пробурчал нечто вроде того, что стихотворение ему знакомо.
На меня это известие подействовало сильно.
— Было,— сказал он, не разжимая век,— Было.
Я подумал сначала, что он шутит. Его знаменитый стих «Я — бывший батрак» прочно утвердил за ним репутацию юмориста.
Мне вспомнилось, как я стоял перед зданием какой-то мыловаренной фабрики и думал. О чем я думал? Ни о чем. Просто стоял и думал. Численность этажей меня не интересовала. Достаточно, что много. Стеклянная плита, поставленная на торец. Интересно, когда нас потрясает факт, реакция бывает самой примитивной. Он отражается в нас, как в разволнованном зеркале: или слишком толстым, как Жаппас, или неправдоподобно стройным, как я. Событие охватывает сердце, и ему надо вырваться из-под гнета, чтобы охватить событие целиком, чтобы заметить в нем кроме тяжести волнения волшебный вес красок.
Я впитывал солнце и не знал, сколько ультрафиолетовых лучей падает на см2 моей кожи в секунду. Я понимаю людей, у которых много вопросов, но я не понимаю людей, у которых на любой вопрос готов обстоятельный, толковый ответ. Я боюсь таких людей, они безжалостны. Они уже все решили, все по-своему знают. Они не волнуются, у них не бывает падения мысли, не бывает счастья находок предпоследнего варианта решения. Время рождает новые вопросы. Мы хотим узнать корни противоречий. Домыслить то, что открыто в учебниках, и эти открытия каждый должен открыть еще и еще раз для себя.
Тогда этот закон станет и личной верой.
— Было,— повторил он.— Все было.
Жаппас любое слово произносит мудро и значительно. Гнет собственной абсолютности он распространяет на окружающих, и, они становятся гордыми и надменными по отношению к нему и столь же категоричными.
— Не было! Где было?— воскликнул и спросил я.
— Ничто не ново под луной,— не моргнув, промямлил он. Спокойно и вдохновенно выразил мысль, уже утвержденную семьюдесятью поколениями писателей, среди которых только первый был прав. Жаппаса некоторые критики называют Гомером[30] XX века. Он из тех людей, которые ни того, ни другого Гомера не читали и не будут. Он глуп только на первый взгляд. И на второй. Впрочем, и на третий. Но в историю он войдет. Как убийца. Он глядел в щелки поверх головы моей, словно считал до миллиона, чтобы не уснуть вечным сном. Я увидел покадрово:
