ПРЕСТУПЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ … увидеть мир таким, каким он уже не будет… I «Плечом к плечу с друзьями! Мечом к мечу с врагами! Нет крыши, кроме тени, язык во рту — заноза, дай слух — язык не нужен. Плясали в реве копий под музыку мечей стремительные кони на празднике войны! Стелились в ноги ткани дымящихся ночей — плечом к плечу с друзьями, мечом к мечу с врагами, хан Ишпака, ты чей?» Сознание, сознание толкало его в грудь, но ветер, дувший в спину, не дал ему свернуть, твердил он: «Помню, помню!..» А голоса поют. «Зовут меня на подвиг, а в рабство отдают…» И голоса умолкли, когда вошел он в мир ее прохладной мохли, увидел — пир. О нет, не ошибаюсь — там кубки не гремят, над горлами сшибаясь, кинжалы не звенят, там пьяных не выносят, виновный не бежит, тостов не произносят — она лежит. II Она лежала у дальней стены в полутьме, и одинокая муха, жужжа, искала паутину в углах. Жало света (из дырки в крыше) дрожало, в белеющее бедро вонзенное, и любому невежде бы показалось — то плоть излучала сияние в небо. И сказал он, когда пот жары на челе стал холодным, и сказал он, когда очи привыкли к сверканию тела, и сказал, задыхаясь от бега, умевший толпу поднимать смыслом слова. …Ничего не сказал он. III Она спит. Она смотрит крутыми избытками тела, молоко выпирает из мяса двумя кулаками, он глазами лакал расстоянье до куполов белых поперхнулся, моргнул, о, поверьте, и вы бы лакали. Он гортань усмирял, он стеснялся залаять — неловко! В этом деле нужна не степная, иная сноровка, надо взвыть потихоньку, как эта зеленая муха, чтоб жужжаньем звериным не рвать паутины слуха. Чтобы жало вонзало и спать у стены не мешало, чтобы тело дрожало во сне и зрачок наслаждало. Он гортань усмирял оглупевшую музыкой мысли, над шершавыми звуками гневные зубы повисли: — Кто поклонился раз, тот не горбат! Мужское дело мне доверь, Шамхат. IV От слов таких и камень бы проснулся, а если б не проснулся — пошатнулся. Слова срывали кожу, как парчу, она почувствовала слов камчу. Во сне дух расстается с естеством, совокупляя символ с веществом. Два лотоса со дна сознанья всплыли, не солнца в лотосах — миндалины в них были. И отделились линии письма от острия калама книгописца. По телу пробежали тени сна и унеслись на крыльях. — Дай напиться! Это она сказала, показав рукой пленительной на чан с водою. . . . . . . . . . . . . . Он зачерпнул, подал, не расплескав, она пила, как лань на водопое, по горлу сладко пробегали волны, с другого берега глядели волки. Отставив чашу, села поудобней, укрылась виновато: — Слушай, воин. Я знаю, будущее не простит, но настоящее неумолимо, дано мне тело наслаждать других, но что мне делать, если нет других!.. Ты бесконечен, я кратка, как миг, ты долговечнее шумерских книг, зачем горой таблиц, в огне каленых, над мышью слабой, о титан, возник. Из чувств твоих познаю только тяжесть, кто не прочтет, тот знак не почитает, слова твои, начертанные, дарят читающим — века, невежду — давят, и отнимают малое, что есть, о, не гневись, не угнетай местью, поверь, в железных латах твоя честь, копье в руках безжалостных и меч, а я прикрыта лишь ладонью чести. Ужель побед тебе не достает, склонился мир нагой перед тобою, возьми его, он под твоей стопою, ты можешь насладить себя любою, копье твое разить не устает, мою нору не заслоняй горою. Оставь мне крохотного права миг любить того, кто под ударом сник. Хоть бей по голове таблицами невежду, умрет, но не поймет он смысла книг, как ни желал бы!.. …Усладить тебя мечтала б я, о доля моя злая. Нам не дано!.. Богов своих любя, обет последний Шамашу дала я!.. V — Ты иноверец,— молвила Шемхат,— ты веришь в Тенгри, в молнии и Лело, вот если б твои книги поломать… Тогда б другое дело. (Обнаглела!..) Открою шею, обнажу свой срам… Верь Шамашу — и наслажденье дам! Дыханьем флейту страсти обжигая, мелодию Иштар тебе сыграю, рождаясь каждый миг и умирая, верь Шамашу, неверный… Я желаю… Мир покорил — рабыню покори, я умолкаю в страхе. Говори! Не унижай молчаньем, говори! Отчего над горлом, словно волк, тишина твоя? О, говори! Облако над хижиной, как войлок, исчерченный орнаментами молний, это бога Тенгри лик горит, защити, сгораю, говори! VI «Ишпака, очнись! Не совершай поступка, не искушайся! — голосил в нем Тенгри.— Дороже бога стала проститутка, не богом покупай, бери за деньги. Я помогал тебе в твоих дерзаньях, выигрывал любые состязанья, с врагами Тенгри ты, опомнись, воин. На что тебе!.. Ты большего достоин. Не богохульствуй, а возьми, как брал, распни на ложе жестком, наслаждайся! — Ох, помоги мне, Тенгри, бог и брат… — Эй, самка, как тебя, Шамхат, отдайся. Кому сказал!! …Не слышит глас она, ничтожное подобие Ишторе, страсть в веру нас ведет, гласит История. Стоит, лучами Шамаша обласкана. И шевелит она ветвями взглядов, увешанных плодами обещаний, упругими плодами обещаний, налитыми плодами обещаний, проклятыми плодами обещаний, кто говорил, что знаки над вещами!.. Безжалостные знаки обещаний, уверенные знаки обещаний. Кто говорил, что избежал несчастий, когда тебе такое обещали!.. Какие праведники избежали бесчестия, когда им обещали на место рая ненависти — ад любви Шамхат!.. VII Ишпака. Я сломаю крылья ветру, если ветер — перс, я сломаю книги Тенгри, если Тенгри — перс. Что мне бог! Не бог он вовсе, а пенек в лесу, даже перса ему в жертву я не принесу! Если Шамаш мне подмога повалить тебя, значит, нет сильнее бога в небе и степях, преклоню пред ним колено, испуская вой, а другое преклоняю, дева, пред тобой. В жертву Шамашу верблюдов белых приношу, воскуряю в его имя лен и анашу, разломаю на пороге пополам чуряк, разве Тенгри помешает, если я — дурак. Дай наполню твои груди жирным молоком!.. — Будь ты проклят,— плюнул Тенгри из-за облаков. VIII … И Шамхат носком коснулась жертвенной крови, оглянулась, улыбнулась краешком любви и пошла в святую рощу, не меняя вид. Ишпака — за ней, нагружен хворостом обид. «Где твоя былая сила, гордый Ишпака? Эта баба превратила хана в ишака, перс, унылый скотоложец, обратал ее. Неужель твой нож короче, чем его копье? Этой сладкой ассирийке — финик и чеснок! Дай ей поле и арыки, но лежать у ног!.. Унижаться, унижая кочевой народ!.. Нашу славу — ей в подметки, и наоборот. Добывали славу, дорожили ею, баба не жалеет, я ли пожалею! Я твой летописец, Ишпака-монарх. — Что ты понимаешь в женщинах, монах?.. Я сирийцев грозных страстью изводил, он входил ребенком, старцем выходил, шел, вихляясь, кашлял, пёрся в никуда. Так бывало с каждым раз — и навсегда! Египтян приволит яростный Дулат, и не понимает, мой палач и брат, отвергаю сотни, уточняю — сто. Кто мне нужен сёдни? Спрашиваю: кто? Кто мне нужен, знайте, ныне и всегда — эта в узком платье! Отвечайте — Да! Запирайте двери, окна — заволочь! Занавесьте солнце, объявляю ночь! Пусть никто не видит, как за ней бреду, не нашел управы, а на вас найду… вернуться Т е н г р и (Дингир, Тингр) — древнешумерский бог-солнце. |
