ПРЕСТУПЛЕНИЕ ШЕСТОЕ Земля — это круг, перечеркнутый тонким крестом. Четыре дуги в центр глядят с четырех сторон. Белый Шатер с черным верхом стоял в раскаленной от зноя степи в излучине Тигра, близ Харрапы. Судейский шатер — шестикрылое гнездо. Изнутри он устлан круглым белым ковром ики-из с черным мягким крестом во всю площадь. В центре ковра, скрестив свастикой ноги, сидел подсудимый. Ждал судий — старейшин восьми многомужих уруков, в тот день угнетающий зной делал Белый шатер с черным верхом единственным местом прохлады. На дне углубленного Тигра едва ли приятнее рыбам, их потные лица не гладит невидимый ветер проклятий. …Они входили, пригнувшись, садились у стен по кругу, четыре — слева от торя [57], четыре садились справа, не кланялись скуны [58] друг другу, но кланялись молча хану, прежде чем сесть, колени скрестив, и прежде чем сесть, на колени свои положив тяжеленные руки, скуны многомужих уруков клали перед Ишпакой имена родов — железные тамги [59]. Все восемь вождей пришли простить преступнику восемь тяжелых его проступков. Ни у одного урука тамгою не был Щит. Девятым внесли Его, старейшего из старейших. Верховный судья Хор-ахте обязан был не прощать девятого преступленья. Оно могло быть и первым, преступнику не поклонился, к ногам Ишпака не бросил угрюмых достоинств своих. Держал он чашу и меч, недвижно сидя на торе. II Их было восемь судий, молчавших, словно львы, их кровь ревела в жилах. Лишь Хор-ахте мудрейший спал, смежив веки, в собственной тени, и тихо кровь его журчала в дряблых венах, напоминая — полдень и арык. Но знал хан Ишпака — он тих, как тигр в джунглях. Нога его хрома, но ум проворен. Глаза его тесны, но лоб просторен. И стоя перед ним, любой честнейший воин считал себя презренным жалким вором. Когда глаза он разжимал со скрипом, заржавленное веко дыбил бровью, преступники валились наземь с криком, храбрейшие из них мочились кровью. О, не встречайтесь с этим взглядом жутким, сочившимся сквозь дебрь витых морщин, так ночью на оленя смотрят джунгли,— все видящий, незримый миру джин. …У коновязи всхрапывали кони, и конь Ишпака был обеспокоен. Не ел травы густой. Обеспокоен. III Похрапывал Хор-ахте. Вопросы задавали скуны. Был вопрос Тарака, он испытал: — Что, светел нынче день? (Дочь его из молока и меде пришла на память и не взволновала.) — День как день — ответил Ишпака, он запоминающе вгляделся в скуна — твердый лоб, уверенные скулы,— может быть, еще удастся встретиться в той земле несветлой, а пока был вопрос второй, послушаем его. — Разве ты не видишь — в небе звезды? И Луна? (хотя светило солнце). — День как день,— ответил хмуро хан, если вам не нравится светило — погасите, это в ваших силах. Бахус [60] может вызвать ураган и задуть огонь,— ответил он — кто преследует, тот и силен. (Печень колотилась ему в спину, Ишпака был сильно разозлен.) — Солнца луч блистает в небе синем, страх не помогает даже сильным, честь моя, как вываренный чай, но и ту придется выручать. Я сегодня настроеньем плох, но я воин, не возьмешь врасплох даже ночью, бей при свете дня, о судья, испытывай меня!.. IV Послушаем, что сказал Кыр-куз. — Прекратим преследование и предадимся разговору. Закон Шатра: судья к судье, вор к вору. Считаю так: нас — много, ты — один, но мы — рабы, ты все же господин. За взятку ты рубил ключицу нам, мог бросить под коней, в загоны к львам, но — персом стал, мотыгу в руки взял, ударил по земле и так сказал: огонь костра я запер в печь, сказал? пространство стенами огородил, сказал? я превратил мотыгу в меч, сказал? не Тенгри, пес меня родил, сказал? Ты слышишь, замолкли кони? Тихо и пусто в степи, молчит, пристыженная, словно у всех ишкузов родились дочери стриженые! А города персов сияют, пляшут огнями, будто в каждом их доме жен наших грубо обняли. И они отдаются им, жены наши! С кого нам спрашивать, хан великий? Да, солнце светит на наш позор, враг не скрывает свои улыбки. Хор-ахте всемогущий, я назвал проступки Ишпака, Один из них прощаю… V И поднял нож вопроса Ики-пшак. Его лицо лоснилось смуглой костью и излучало черное спокойствие. — Водой речей ответных не отмоешь ты имени запятнанного, хан. Пусть будет чистой влага омовенья, но не клянись быть честным до конца. Закон Шатра известен: отвергай все обвиненья, лги, но защищайся. Пока ты говоришь — тебе мы верим. Разрушь плотину, пусть бурлит вода. Мы обвиним тебя за преступленья, не за слова твои — ты не поэт. Мы обвиним тебя не как лесного зверя, о нет. Мечи — у нас, тебе вручаем щит, возьми его, используй свое право и в океане размышлений плавай, и пусть не загрязнится водоем. — Пред вами безупречный не стоял, закон Шатра гласит: хвала — известна, хула — невидима. Давайте честно! Все подвиги мои в ночи сокрыты, бесчестье бьет в глаза Суда, как солнце. — Ты родился мужем — не ребенком, не лежал в собольих ты пеленках, ты из чрева вылез с грозным кличем, степняки сказали: «Быть величью». Не сосал грудь суки, разгрызал губой, молоко отдаивал вместе с кровью, иноверцев видел только под собой, это вдохновляло нас, не скрою. Ты слюной в пустынях жажду утолял. Пусть же скиснут груди скифских матерей, если не додали то, что не добрал, ты родился зверем, стал слабей людей. Ты владел тяжелым правом первой ночи! Свадеб избегаешь прячешься, как вор, иль копье погнулось? Или меч короче?.. Муж народу нужен, а не вол. Если обессилен, то закон всесилен — мы тебя задушим, новый бык нам нужен. Отвечай, не мучай, Ишпака, будь мужем!.. (Океан раздумий превратился в лужу.) Мы тебя спросили: признаешь бессилье ? Хор-акте, могучий, мы вину назвали. Мы ее простили. VI Твердокостный Уч-ок, за силу бедер и редкостное слабоумие известный книгам под прозвищем Безголовый, прослышав речь Балты, пришел в оживление. Он хватил ладонью по колену, чем боль себе не мало причинил. Послушаем, что он сказал, в речах могучий: — Пах-пах! Зловещий зной палит тебя. Ты сух и тонок, не терпи, пожар твой может согревать невестам лучезарный пах, одну же может он спалить, дай выход скотству, не терпи. Я б не хотел на месте быть той девы робкой,— не терпи! («И я б замены не хотел такой», — подумал грустно хан) Не воздержись! Веди нас в бой, мы ринемся тебе вослед, на спину глядя, как на свет, ты знаешь, в битвах я какой! Спроси жену мою, она в меня, как в волка, влюблена. Я все простил тебе, о хан. — Ты можешь лишь одно простить. Один проступок. — А какой? . . . . . . . . . . «Он восхищен мной,— мнил Уч-ок и шевелил волос пучок.— А может быть, судьбой своей? А может быть, женой моей?!» Эй!! VII И молчанья толпу раздвинул плечами скун рода Тилик. Показал он, вздохнув, словно крякнув с досады, свой острый язык. — Ты не принял слов дружбы, не принял пощады, ты духом велик. Ты огнем закален, как страница печальных наших глиняных книг. Этот мир завоеван, но разве лишь в этой вселенной живем. Ты уйдешь от нас раньше, тот мир покоришь, за тобою пойдем. В той несветлой земле снова грозным вождем мы тебя изберем. А пока подождем и рассыплемся просом, сгнием под дождем, разбредемся по землям, по разным дорогам уйдем. Разберем свои тамги, народ наш лишится письма. Что же скажет Хор-ахте?.. …Тот спал, и довольно весьма. По закону Язу, не положено судий будить, если он не проснулся от слов, знать, слова не важны, если он не проснулся от воплей ослов, ослы не нужны, если тигры его не разбудят, и они не страшны. По закону Язу, отложили на день приговор, нет решения, значит, пока ты по-прежнему — вор, совершай преступления, завтра — один ответ. Что свершить? Посоветуй веселому хану, поэт. …Выходили неслышно, садились на тихих коней, разъезжались, копытом не тронув прибрежных камней и камчи не подняв, чтобы ржанием не разбудить, и тебе, Ишпака, из шатра опустевшего надо уходить. вернуться Т о р ь — возвышенное, почетное место у дальней стены, против двери, чтобы свет падал на лицо почетного (торе). вернуться С к у н — вариант. «Сигун» — букв, «самец», «рогатый». |
