ЖДЕМ ПАРОМА ЧЕРЕЗ ЕНИСЕЙ Деревенские мальчишки ловят плотву на удочку. Безногий бородач на телеге с сеном. В моем блокноте — зарисовки, первое, что пришло на ум. Избы вздыбились на косогоре, как плоты на речном повороте при заторе. Между ними, словно льдинка, в белой блузке и косынке вдоль заборов по тропинке, до колен подняв подол, к мутным водам — к перевозу, из былины с ходу — в прозу, забежала, а потом — отдышалась, улыбнулась, встав на колесо телеги, посмотрела через реку — не покажется ль паром! На губах ее помада. Грудь под блузкою — что надо! Не везло, видать, калеке, взял и приобрел телегу. И теперь она в телеге уминает задом сено, а старик глядит елейно. Впечатляющая сцена. Оглянулась на мальчишек (не посмотришь — не уважишь) ей бы нужен мужичище — из плотвы плота не свяжешь. Он, наверное, не знает, тот, который подошел бы. Он уверена, не с нами — грудь спокойная под шелком. Он, неверное, в Норильске, - иль плывет по Енисею, или вовсе на Карельском — броситься б ему на шею. Может, этот подошел бы со своей судьбой тяжелой? Тот, что рядом на телеге. Может, было б ему легче? Запоздалые свиданья, бесталанные любови, сколько было опозданий, бесконечна эта повесть. Все так медленно и емко — избы, удочка, береза (как замедленная съемка), женщина у перевоза. Борода глядит нелепо на обтянутые икры. Нескончаемая лента, непридуманные игры. СЕВЕР Смотри, памирские седые яки уходят на Чукотку по горам — растолковал им, что такое ягель, трава из северного серебра. Они, сутулые, прошли Алтаем, не торопясь, к Саянскому хребту, . о, страсть — не суета, не понимаем, как далеко мы ищем красоту. Уйду в прикосновение руки, кандальником в неласковую нежность, ссылает красота в сибирский Нежинск, туда, в серебряные рудники. Холодный, благородный мой металл, в краю морозном ты рожден, мой белый, я в золоте жары тебя искал, прохладный мой, победный. Сияет матово лицо в углу, вхожу в него, крича, как стог в иглу, нет, эта женщина не из ребра, сибирская, она — из серебра. Озон серебряный в бору звенит, не обжигает кору зенит, игла сосны, карагача кора чуть улыбнешься ты — из серебра. В былинах бычьих серебрится ягель, и запахи его нам ноздри рвут. Идут по тундре молодые яки и топчут легендарную траву… «Вы меня любите, горы…»
Вы меня любите, горы, любите, ели, в голубое и белое одетые годы надо мной пролетели, унося названия трав, дорогих чрезвычайно, в свои шумные краски вобрав все оттенки молчанья. Горным рейсфедером правлю равнинную быль — я прошел по лавинному склону, и снежная пыль опустилась на длинный извилистый след моих лет. Росчерком метеоров — годы иллюзий. Вы меня любите, горы? Любите, люди? Вас не исправить, не превратить в плоскость, ваши изломы, горы,— неизгладимы. Вы так неправильны, горы, правильна — пошлость, вас не сравнять, горы, вы — несравнимы. НЕДЕЛЯ Много веку досталось эпитетов добрых, недобрых. Век сложили в архивы, упрятали в сейфы: удобно. Затолкали в карманы героев детали событий громадных, что не влезло — на свалку истории, для сплетен и для романов. Собирает поэт-старьевщик осколки истин, напевая под нос, поднимает обрывки канатов мысли, извлекает из груды гниющей огрызки фантазии, рукавом оттирает до блеска лавровые листья лести. Потускневшие зеркальца правд в голубой оправе, оловянные слитки — оплывы великих дат, потрепанные переплеты недавней славы, ржавые мины, круглые, как циферблат. Время войны и мира вываливается на стол; на каждой минуте — минувшее проступает пятном, как соль; в каждой минуте — мина с хронометром на века, тикает время мира в мотивчике чудака. «Таянья облик зимний, серое счастье потерь, звук непроизносимый В знаке весеннем Эрь, синь в очертанье сугроба, жар на изломе льда, в южных ночах — сурово западная звезда». В поисках неделимого (что это — старь? новь?) мы копошились в былинах явей, в легендах снов, мы собирали толпы, выявить символ — тол, мы накопили злато — выделить корень зла, мы разлагали атом; вываливали на стоп единые, неделимые империи — крошева стран, не верили, но проверили библию и коран. «Новость волнует древностью, старость — своей новизной, в хламе скрываю с ревностью истину хлада — зной». Где оно, неделимое ни стенами и ни рвами? Не краткое и не длинное? Временем не взрываемое? Где, на каком расстоянии целое состояние? Может, оно в нирване, в радости, в сострадании!.. |
