Спеленатого арканом Смета сбросили у двери юрты. Он с трудом поднялся на ноги. Ухмыляющийся Алибек в двух местах рванул ножом, и аркан кольцами упал на землю. Смет поглядел вниз на аркан и отшвырнул ногой. Мокрые от пота кони, всхрапывая, выискивали остатки травы возле юрты. Смет, потирая затекшие руки, глядел на черный прямоугольник двери. И тихо пел последние слова: «…Что гляделся в озеро рябое от ветров холодных,— не жалею. Что не избегал любой работы, засыпал голодным,— не жалею. Что делился с добрым полной чашей, а с недобрым — чаще, не жалею. Что утрами умывался сажей, а ночами — снегом, не жалею. Масла мне в дорогу не сбивала тихая подруга, не жалею. Что мечта о друге не сбывалась долгими ночами, не жалею. Не качал я сына на колене, не ласкал ладонью, не жалею. Говорят, что счастье мчит оленем, не догнать на чалом, не жалею. У любой скалы меня встречала смерть кривым кинжалом, не жалею. Об одном я только пожалею, что судьбу не повторить сначала. Об одном я только пожалею, что уйду, как ветерок по лицам, что уже ничем не заболею, что уже тоске не повториться. Об одном я только пожалею, сном последним в травах засыпая, что не знал я никого милее женщины поэта Азербая». Он пропел это одним дыханием, не напрягаясь и не торопясь. Его плечи и голова еще отчетливо печатались на мрачнеющем небе. Днем он был некрасив, его образу не хватало голоса. И я вспомнил, что во всех встречах с ним мы видели, но ни разу не слышали его. Резко отошел полог, вышел маленький седой Азербай. — Алибек! — позвал он сына. — Я здесь, отец. — Дай двух коней, пусть уходят. — Отец!.. " … — Пусть уходят с миром. Из-за спины Азербая выскользнула, закрывая лицо шалью, Баян. Смет схватил узду своего чалого, подсадил Баян. Поймал коня Алибека, вскочил и, ударив каблуками, они ушли в черную степь. — Отец!— Алибек яростно плакал, опустившись на корточки. — Тогда слушай, сын. И вы слушайте. Мужчина Смет опозорил меня. Но поэт Смет продолжит славу Азербая. Мясо готово? — Уже поспело, ата! — звонко откликнулась молодка в белом жаулыке. — Кто голоден, пусть войдет,— и великий старик скрылся в юрте… ВНАЧАЛЕ БЕ СЛОВО… На заборе начертано— СНЕГ. Тот же почерк и тот же мел, что вчера выдавать умел не такое! Вдруг просто — СНЕГ. Покоробил текст новизной, вырождением простоты, не повеяло ни весной, ни зимой, нет, писал не ты. Это творческое бессилье! Вкус творца — в соблюдении стиля, есть бумага, а есть заплот — слова искреннего оплот! …Был горячий июльский день, арычок не давал прохлады, шелковицы узорная тень — драгоценней старинного клада. А директор бюро прогнозов, человек пожилой, курносый, отвечая на наши вопросы, трубно кашляя, обещал: «В третьем квартале — дождь и росы, а в четвертом два-три озноба, дрожь и насморки по ночам». Вдруг непонятое свершилось — СНЕГ упал на бока инжира, он ложился нетающим жиром на горячую жижу — СНЕГ. А директор кричал: «Ей-богу! Я такого июля не помню, в два столетия раз бывает, а точней — один раз в эпоху!» Нас не балуют перемены. Я обычаям изменю — одобряю проект пельменной, струганина и спирт в меню! В чайхане не играют в нарды, арбы — в сторону, ишаки на постромках волочат нарты, песьи вывалив языки. Рады люди — и млад, и старый: мы так жаждали перемен. …СНЕГ попадал, устал, растаял. Вроде кончился эксперимент. СНЕГ исчез, затоптанный нами. Но теперь, разрешая спор, мы божимся забором. жарко молимся на забор. АЗ, БУКИ, ВЕДИ…
Глаголь: Добро есть. Живете зело. Земля иже и дервь како люди мыслете. Наш он — покой. Рцы слово твердо. Кирилл Чем в куче скучать — в одиночку сучить нить живую, свежий свет повстречать, Справа — Киев, Одесса — ошую. На росстанях торчать, на омегах читать черты — резы. Добрый воин иль тать о гранит потупил свои лезы? А направо пойдешь — воскресенье найдешь и свободу. А налево пойдешь — фарисейство найдешь и субботу. Если прямо пойдешь — ничего не найдешь, это, правда. Почесался Кирилл, повздыхал, покурил и обрадовал. Прямо в небо взлетел, и растаял, как дым, стал угодником и причислен к святым в назиданье земным греховодникам. Те туда и сюда! Обошли круглый свет, снова встретились. Кто-то прямо ушел, где-то бродит еще, это — третий. То ли зрением слаб, то ли вправду велик этот мирик, погрязая в грехах, обрастая стыдом, бродит лирик. Не вернуться ему, а спроси — почему? Не отвечу. Если прямо пойду, ничего не найду, может, третьего встречу. |
