РОГА ПРЕСТУПЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ Это осень, жизнь растений бедна и печальна… …Все было так же. Хор-ахте спал. Сидели скуны, и каждый ждал, когда проснется великий Ра, поднимет чашу и меч с ковра. Не дождались — преступник встал. — Ишкузы, слушайте речь вора. I Я вас привел сюда. Вспомните: верблюды ревели. Тугими горбами трясин. Песчаные вихри в пустынях, как рощи, росли. В тени ураганов на пыльных от ветра конях все восемь уранов сквозь вопли нумеров прошли. Покрытые пылью ударов бессильных мидян искали страну легендарную и не нашли… Возьмите таблицы и каждое слово проверьте, любое созвучье — сретение жизни и смерти, молчит верблюжонок, ревет обезумевший волк, и каркает птица над круглым пустеющим полем. Ишкузы, откуда приходит в Ассирию осень? Ответьте, откуда летят наши бедные гуси? Они возвратятся весною, озера их спросят, о чем их весною пытают озера, ишкузы? Озера степные, поросшие мелкой осокой, глубокие ночью и плоские в полдень озера. О ком они спросят, соленые от позора? Ответьте, Кос-оги. Они возвращаются, гуси, они пролетают над мрачными спинами сгорбленных гор Улу-тау, перо на скалу опустилось, растаяли гуси, о чем их спросили ущелья? Ответьте, кыр-гузы! Там ваша родина — красная глина в буранах, жесткие травы с шелестом гнутся от ветра, она не корова — худая волчица в бурьянах, но есть пи прекраснее мать, чем своя, ответьте! Я тысячи копий с седла метнул, я тысячи стрел в тела окунул, одну, визжащую, как ответ, стрелу мою с силой в меня вернул нежданный ветер. Всего одну… Там предков могилы, там Сар-кене в скалы впечатался на коне, вернемся, как гуси, пока не трудно. Вернемся, ишкузы, как пальцы на струны. Прорвемся, и нет на земле преград, которые сдержат движенье назад. Это не просьба, но повеленье, силу имеющее. Последнее. II Скуны! Стариком не буду, раз младенцем не был, молодым и сильным я уйду на небо, я вам предлагаю так казнить меня — дайте мне лавину скифов и огня! Я пройду сквозь толпы персов, как сквозь лес, затрещат их кости, как сухие сучья. Слушайте! И если прекратится треск, значит, уничтожено племя сучье. Не нравится слово? Другое услышь — я введу свое племя, как пламя в камыш, города их запляшут другими огнями, их дороги, как бабы, взревут под конями. Ослепленные челками кони храпят подо мной. Ночь сегодня! Согласен с вами, значит, утром — веду вас в бой. Стук мутовки — пахтают кумыс, молодцы доят кобылиц, Ишпака опять на коне. перс визжит на моем копье. Будьте же готовы к славе, люди, тех, кто скачет с нами, она любит, обнимайтесь, колотитесь лбами, я вас не прощаю, но я с вами. III Он смотрел не на них, он смотрел в равнодушное солнце двери, в громадный квадратный белок, в котором, словно зрачок кошачий, чернела стройная женщина. Он говорил, глядя в это Око: — Я принял правду ваших слов, вы приняли мою. Не прекратить удары языка в сухое нёбо. Вы защищаетесь, я — нападаю. По закону Язу, хан Уходящий оставит наследного хана, все скифы — мои сыновья, и я выбираю любого из избранных. Того, кто быка победит на ристалище самого злого, тому я невесту обязан найти. Вот моя мысль. А вот мое слово — войди! На алой кошме невесты ее посадите, и пусть достойный ее выбирает. Слабый пусть умирает, а сильный пусть остается и ей достается. Пусть из рабынь она первая будет царицей. Будет! Она благородна душой и сложением полным. Я призываю вас, судьи, свершить преступленье, которое — подлость, в сравненье с моим униженьем, но когда доброта обесценена, грех — это подвиг. Уйди! IV Он замолк. Опустело Око. Оглянулся. Взгляд его увяз в морщинах лица Хор-ахте, он рванулся. И все посмотрели туда же. На высоком торе, облитом черным ковром, неподвижен, как лень, старейший Хор-ахте второй день сидел, погружен в омут раздумий. Глаза его не открылись ни разу. Но губы его шевелились. Он пел. И чаша в руке проливала дрожащую воду воспоминаний. …Он забыл ее, очень давно это было. У Нила. Пили кони медлительную воду разлива. Олива… И на зеркале вод возникали воронки дыханья. Он был Ханом. Уносилось в рога океана багровое солнце. Весомо. И она, чья спина трепетала под взглядом его, уносила под ребрами сладкое чадо его. V Пел старик о зеленой тростинке, пел, седой, развивая жилы, его голос высокий качался, как цветок на старой могиле. Он забыл то лицо и талию, как ее обнимал и так далее, только голос уныло помнил до деталей веселую полночь. Как собаки тогда брехали!.. Ишаки, гогоча, брыкались, и сухая трава под телами извивалась и вырывалась… Не забылось… Завылось… Дрогнуло… Сердце вора шершавым тронуло, Ишпака, потерявшись от жалости, раздирал свои губы сжатые. Думал, всхлипывая: Хор-ахте, что ты делаешь, вран порхатый! Лучше б каркал, вгрызаясь в падаль, лучше б с торя на жертву падал, погружал свои когти в печень, не до песен мне… VI …волк, воющий над вялой розой. Смеются жертвы — поздно! Может, рано? Пой, не стесняйся, вой, мой глупый воин, пусть улыбнутся умные бараны. Достоинство — в бою забыть себя и поразиться вражескому горю. Чем я могу помочь тебе, судья, я, так недавно видевший нагою свою судьбу? Судью не успокою. Кричи! Героев множество воспето, умеющих сражаться и сражать, но есть ли женщины, достойные разжать клинками красоты уста седых поэтов? Кричи! …Он плыл в воспоминаньях, он был с той дивной, робкой дочерью Коровьей. Он засудил. И глаза не открыл. Но твердокостный Уч-ок, наводящий ужас на врагов, на всякий случай помочился кровью. V По закону Язу, если судья запел, никто не мешать не обязан. Закон Сар-Кене любое предусмотрел, ибо всякий закон правителю богом подсказан. И скуны кивнули: 1) вернуться на землю свою. И скуны кивнули: 2) казнить Ишпака в бою. И скуны кивнули: 3) пусть нового хана назначит. Плечами пожали: 4) ну и рабыню, значит… Разобрали свои тамги и вышли. Расставляя ноги, подался в степь Уч-ок, забыв второпях одну стрелу из трех. Ее подобрал Кос-ок. Хор-ахте [61] пел, уже раскачиваясь. Никто не понимал. Он пел на древнеегипетском. вернуться Не в честь ли древнеегипетского бога по имени Хор-ахте назван судья? |
