ДЖОМОЛУНГМА И КОЛОДЕЦ «Слушай, если меня перед Страшным судом допросят: «Назови поэта», я не вспомню ни тебя, ни сотого. Лишь колодцекопателя Мадамара. Там, в Эмбенской пустыне на дне черного колодце,— сырое пятно лица. Я никогда не видел его близко, и потому смогу узнать в тысячной толпе. Человеческое лицо — не глаза, не нос, оно не состоит из частностей. Тебя я знаю по множеству встреч. Ночью — ты ночной, в полдень — полуденный. Ты еще не нашел своего единственного лица, одного на всего себя. Я тогда наклонился над саксаульным срубом, и он посмотрел на меня со дна прохлады. Его нельзя представить сидящим среди нас, идущим по оживленной улице. Он всегда таскает за собой свою яму. Вспомни, был жаркий день. Мы пили шубат у богатыря Маке. В тени юрты дремали желтые верблюжата. Я наклонился над срубом и заслонил звезды. С тех пор осторожен в поступках. С ним, наверное, скучно быть долго, но мне нужно знать, что на этой земле, кроме болтунов, клятвопреступников и подлецов, кроме великих и невеликих героев, есть и Мадамар». Садык говорил, глядя вверх, спокойно и негромко, и ладони его, свисавшие с колен, стали еще длиннее и почти касались земли. «Выродков тенгрианцы почитали вождями. Человек глухой или лысый мог смело рассчитывать на лишний голос. А если к тому же он был бельмастым, кривоногим и горбатым — ему было обеспечено место в кабинете святых. Культ калек определил и землю для вечного жития — плоскую, лысую, с паршою высохших озер, зобами курганов. Вера — это сознание. Люди и земля подражали калекам. Сейчас в каждом трамвае найдется с десяток плешивых. В скором времени выродком будет считаться абсолютно здоровый человек с сильным голосом и пышной шевелюрой». (Оживление в зале.) Из стенограммы выступления Садыка на совещании работников автомобильного транспорта. С а д ы к: Я недавно читал в колхозе, в душном клубе, перед кино, стихи о пальме и о кокосе. Пастухам было все равно, что слушать. Волосатые чабаны, пот на полы чапанов капал, поливальщики, шептуны, усмехальщики, кашлюны и харкатели на пол. Я читаю о Джомолунгме, восхищаюсь Килиманджаро, всеми горбами земного шара!.. В зале дышат жареным луком. Тогда послушайте, эй, кащей! Цикл «Кривые» — басня о косом. «Шел человек косой, как дождь», безногий в первом ряду — в ладоши! Косому понравилось, когда я прочел стихи о горбатом. Горбатая братия гремела, когда я по лысым прошел чеканной строфой амфибрахия. Хромые, косые, горбатые, лысые ржали, когда я кричал о немом. А в третьем ряду в малахае лисьем молчала и улыбалась, улыбалась и молчала прекрасная девушка Майя, глухонемая. …Красота как презренье, уродство — прозренье. Обитаем в красивой, песчаной степи, красота нашей родины безголосой, не оглуши, так — ослепи. Оскопи нас, пустыня, доведи наготой до предела постылых, узнаем, что делать, когда будет стыдно. А мадамары сидят в колодце, в глубоком, гулком, как резонатор. И, заслоняя звезду Жель-Майя, случайно солнце влезает в кадр. «Любая влага, влитая в кувшин…»
Любая влага, влитая в кувшин, спешит принять его литую форму, а слово, проникая в глубь души, ей сообщает собственную форму. Тьму искажает образами НОЧЬ, в КОНЯХ отстали борзые комони… Всегда, повсюду — горлом превозмочь границы ужасающих гармоний. Так, в мир входя, мы изменяем мир, он — оболочка, мы — его основа, мой мир рябясь, морщинясь, как эфир, приобретает очертанье СЛОВА. Искрится дым — сгорел последний том… Но вечен знак над легким пеплом букв, над кошмами, над каменной плитой изогнутый лекалом мысли ЗВУК. СИНИЕ ОСТРОВА Несколько лет назад, двадцатилетним, я побывал в этих местах. Сохранился блокнот. «Почва: пески и солончаки. Деревья наперечет. Около обвалившегося колодца нашли пенек — то ли пустынная ива, то ли карагач. Распространен саксаул. Пресмыкающиеся: змеи, черепахи, ящерицы (сосущие спящих коз. Портят сосцы). Насекомые: жуки-скарабеи. Скорпионов и фаланг — множество. Из пернатых видел коршуна, ястреба-мышатника, куропаток. Залетает иногда, неведомо откуда, чайка…» Местность эта лежала в какой-нибудь сотне километров от самого зеленого, самого тенистого горного города Алма-Аты. Разительный, обжигающий контраст и вызвал заметки начинающего землепроходца. Прошлым летом мне снова пришлось проехать по этому району. Не скажу, что край уже закудрявился садами, но первое, что я увидел,— чайки над барханами. Их стало больше. …Мурат-ага, как истый степняк, рад каждому новому собеседнику, кто согласен выслушать повести о его младшей дочери Медине, У него живое, часто вспыхивающее вдохновением лицо рассказчика и тяжелые, малоподвижные руки профессионального рабочего. Обычная биография. Родился в пустыне Кызылкум. Мальчишкой пас овец. В семнадцать ушел добровольцем на фронт. Стал сапером. Помнит, какой была почва под Москвой, на Карпатах, в Румынии… За войну вынул несколько тысяч кубометров земли лопатой. «Сложить — хороший канал получился бы». Может быть, поэтому и выучился на экскаваторщика. В его трудовой книжке значится канал Иртыш — Караганда. Есть Бухтарминское и Шардаринское водохранилища. А теперь вот — Капчагайское море. Простая, современная биография сына пустыни. Во время одной из последних встреч Мурат-ага сказал: «Понижаешь, одни объясняют мир, а мы его переделываем!» I «…Дочь у меня увлеклась географией, этой науки нет в программе (Мадина ходит в четвертый класс!, но что поделаешь — увлеклась! В спорте, кажется, это — фальстарт, ну, а пример подаем не мы ли! Добыла пачку контурных карт, их называют еще — немыми, и — раскрашивать карандашами! Море — синим, пустыни — желтыми, сидит за столом, шевелит ушами, будто цветы вышивает шелком. Спросила как-то: «А что — вот это?» А я, понимаешь, статью читал, отвлекся, глянул: Сказал, не подумав,— и снова в газету. Дочь карандаш заточила остро, заштриховала круглый Арал коричневым цветом, как гору, как остров!.. А все, что вокруг — знойную степь, глину, покрытую солью, как инеем, дочка спокойно закрасила синим…» II «…Мой дед знаменит был в ауле и в селах окрестных — ходил за три моря соленых, как значится в песнях, три моря соленых он видел, а внук его скромный своими руками отгрохал три моря огромных. И пресных. Сияют в былинах протяжных моря легендарные, (мой дед их названья забыл, это было — Вчера). Мои — Бухтарминское море и Шардара — пока что звучат неуклюже под громы гитарные. Слова не окатаны в песнях, как галька морская, в поэмах не петы, в мечтах побывать не успели, в них ревы моторов еще не остыли, в них скалы налетом мазута покрыты, но мы их запели. В песках отрывали и вам открывали, как темы, пускай Бухтарминское — не Средиземное, где нам!.. Не Аравийское, но Шардаринское — все же! Мы карту немую озвучили,— это дороже. В степи раскаленной, где проклинали солнце, молились прохладе ночной и полыни сочной, в ударах ветра звенел черепаший остов, в пустыне желтой возникло, как синий остров, море. В степях Баканаса, в пыльной Долине смерчей, не богом, а нами по плану, по смете созданное встает Капчагайское море, да, синее море подножья барханов моет, да, первые волны песок, подминая, прессуют, да, сказано — сделано, слов не бросаем на ветер, оно еще темное — дочь его синим рисует на контурной карте. Оно будет синим, поверьте. …А завтра в дорогу, на новое место покатим, мы же кочевники, наши привалы — на карте. всего три моря (пока что) в моей анкете, я молод — двенадцать пустынь у меня на примете. Когда-нибудь (мы доживем и до этого счастья!), посовещавшись, поспорив, оставят народы как заповедник пустыню гектаров на сто, а может, на двести, в целях охраны природы. И будет на картах желтеть одинокий остров, и будут съезжаться туристы глазеть на историю, и, может, поэты напомнят, как было непросто! А все-таки мир переделывать — это здорово!..» вернуться А р а л — Аральское море. На казахском языке слово «арал» означает буквально — остров. |
