ПРИГОВОР I Оракулы. До тризны пьяны мы — все знают — быть беде. На поле мирном зрим курганы мы, не спрашивайте «Где?» Увидите. Насыпан вами он и утрамбован лбами он, крутой курган, воздвигнутый над рвом, трезубцем нарисован был в воде предвиденья. До тризны пьяны мы. II Поэт. Курган насыпали и на кургане установили одинокий камень: лицо и торс сошлись двумя кругами, рука с крестом меча, другая с чашей. (А может быть, с рогами? Но разве роги чарой не бывают?) В посудине ее — и яд, и мед, стоит она, не возглашая тоста, ничтожный глинописец не поймет ударов молота каменотеса. Глаза не лотосы — слепые трещины. (Воистину, бьешь камень, выбьешь женщину!) Потомкам пусть о временах опасных расскажет изваяние грудастое. III Вино приносят в жертву на кострах, пируют скифы на кургане свежем, проваливаясь по колена в прах, танцуют скифы, подавляя страх, танцуют скифы и былины длинные поют (из века в век одни и те же). О, лишь Котэн, невежа,— не паяц, он не играет. Пьет. Пусть лучше учится любить. Как избежал он этой участи? Нам, Изваяньям Страсти, не понять. Мы камнем канем в вечность, он не канет, как пена, он покроет время вплавь, на дне столетий сатанеют камни, не понятыми символами правд. IV …Ухой бараньей запивая горе, орут о радостях любви изгои. Чадят костры, и морщатся верблюды, и, глядя искоса на их мохнаты груди, уздечками позвякивают кони. Зачем мы сталкиваем наши чаши? Чтоб звон услышать, черепки оплакать. Все кончено. Глядит из тьмы собака, похожая глазами на Ишпака, и зуб горит,— то в опьянении винном огонь костра с клыками говорит на языке луны о чем-то львином. Под глиной львы-ишкузы в рваных латах, хватайте глину, скульпторы Эллады, ногами мните, думайте, валяйте, героев безголовых изваяйте. Ваятель-бог, ведь говорят, что он из глины темной сделал человека. А что такое слово? Коний стон, рык тигра, шип ужа, молчанье рыб и свет звезды полуночной Омеги. Амбары языков забиты именами умершими. Нужна иная речь. Созвучья не песком воспоминаний,— дум будущих живыми именами готовы в глину письменную лечь. Так говорят. Ваятели словес! Берите глину для табличек вечных с могил воителей, с могил невест… V Мы, летописцы, видели немало, перо не по таким следам ступало. В нас мудрость въелась, как веревка в ногу козы, чтоб далеко не убегала. Ты не сумел быть ханом до конца, а жаль, пройти б от края и до края, в живых лишь летописцев оставляя, вселив им злую ненависть в сердца. О, мы не забываем никогда свои тысячелетние обиды, великие сжигали города, не ведая, что летописец видит. Вселенную наискосок прошли, оставив рваный след меча на карте, о них потомки в хрониках прочли, в учебниках, разложенных на парте. Хотел войти в историю любовью, хотя бы в устный эпос,— черта с два,— лицом не вышел, утверждаю с болью, в насильники провел едва-едва. Единственно, чего добился я,— в анналы ассирийского царя в две строчки допустили имя скифа: «Хан Ишпака, из племени иш-куз, был мастер в сфере воинских искусств, ворюга, сволочь». И на том спасибо. VI …Из той же глины дайте гончару, на круг вертящийся, гончар, бросай сырую глину, рук не отнимай, пока не выльется в ладони чара. На солнце высуши и подари поителю словес, не то сворует. Черпни воды, поэт, и говори, пусть правда звуков воду очарует! — Когда врывались мы, казну зарыл Он в священной роще, камень навалил он. Его наперсник, кочевник, скиф, телохранитель верный, он, только он, знал тайну той могилы, и он, презренный, бросился туда, чтобы казну ограбить. Не успел. пал от ножа царя, с казною похоронен. …Царь, скифов избегая, в женском платье скрывался в храмах, и пришла расплата. Вот смысл тайны бедного Дулата. А Ишпака!.. Как заблуждался он! (О сладостные юноши Ассирии!..) Лежит в шатре с ножом в груди красивой не женщина, а сам Ассархадон. VII …Но даже эта темная вода поэту не заменит никогда вина, что превратит его в злодея. Эй, кравчий, опрокинь кувшин скорее! Из новой чары встанем и допьем последнее. Им хорошо вдвоем. Она ножом пробита, он копьем. Зато — вдвоем. Кому что достается. А мы с тобой, читатель, расстаемся. Зато — живем!.. 7 в. до н.э.—20 в. н.э. Ассирия — Никаноровка вернуться Б е р ш — один из огузских родов. Следовательно, раб не был персом и ненависть Ишпака к перcам основана на заблуждении (И ш п.). |
