КАЗНЬ I Шел дождь. По шлемам войлочным. По латам кожаным. Домов тележных раскисали кошмы. Густы у небосклона персов стаи. Сошлись кибитки в круг — и кошем стали. А стрелы вяло падали из луков, стрельба не получалась у косогов, не гнулись луки — тетива тянулась, судьба ишкузам криво улыбнулась. Уверенные луки не стреляли! Оракулы ишкузов растерялись. Трезубцами по лужам провели, а что они прочли, никто не спрашивал. Но вот выносят знамя рукопашной. II «Мы садились на пегих коней, к животам прижимали руки, и молилась орда перед ней, проносили хоругви, хоругви. В центре белый каганский флаг, волчеглавый и солнцегрозкый, а на левый и правый фланг уплывали знамена красные. Этот видел их, видел тот каше крепкое красное знамя, красное-красное, как восход, потревоженный табунами. До закатных стран донесли цвет восхода. Они узнали, что закаты румийской земли были цвета восточного знамени. Жен румийских собой напоив, возвратимся мы стариками, станут драками наши бои, реки горные — арыками. Мы вернемся в свои ковыли, поредеют густые сотни, и в пределы родной земли пусть ворвутся пустые седла». Ур! [65]— привстали на стременах, Ур!— поправили малахаи, Ур!— и двинулись племена жнецов немилосердных на пахарей. III Две ощетинившиеся толпы, грязь поднимая, медленно — навстречу. Оракулы, поглаживая лбы, глаза закрыв, предсказывали сечу. Они шептали: «Копья затрещат, ножи вонзятся в горла храбрых персов. Дождь скроет подвиги сынов ишкуза». Пророчество сбылось — войска сошлись. Сливались две толпы, как два ежа, ломались копья, застревая в ребрах, и крики разрывали горла храбрых быстрей ножа. Все в этой битве было, как сказал оракул. Кони на дыбах хрипели. Хан Ишпака — халат на голом теле, камча в руках и бешенство в глазах. «Закрыв лицо рукой, сейчас я струшу, мне жаль людей, которых я не встречу. Поэт, опомнись! Чтоб не рвались струны, прижми рукой, продолжи пенье речью! Я предок чей-то, мне нельзя без славы. Хотелось мне попасть в твои скрижали, я сильным быть хочу — не помнят слабых!..» …Он рвался в гущу, но его отжали. Дулат — (он тоже смертник… жар… помост…) ударом чью-то голову украсил и обернулся радостно: «Помог!» И — не вернулся в степи: жизнь утратил. Раньше тела, не успев заплакать, жизнь упала, задирая платье, в грязь… «Раба последняя,— подумал. — Может, ветер на нее подул?» Братья на шершавых камнях шей с визгом правят лезвия мечей. Жить! (свергался) Жить! Скакун высок! Пал Дулат ударенный в висок острой палицей… «Теперь меня!» Навстречу сивый перс метнул коня. Плывет из рук его копье. Бунчук тягуч. Лоснится острие. «Сегодня всем везет — живым и битым, может, вы не рубитесь, а спите? Вырубайте из меня героя, долотом секи меня до крови, убирать пером с пути не гоже. На калам его копье похоже. В стихах хотя бы бытие продолжить. Страстей своих увидеть продолженье!.. Не суждено». Упрямое копье плывет, придать ненужное движенье. «Зажмурься, хан. Закрой лицо рукой. Прими копье под ребра. Оно сбросит. Ты скрючишься, зажав кишки, и струсишь, и будешь прав. Прав, как никто другой». — Меж коньих ног, в грязи кровавой сидя, он даром время не терял, кричал. Кто хочет — у оракула спросите, чего желал вождь свергнутый — «Спасите?» Живот пробитый на руках качал. Валился набок, сдвинутый конем. Мы не забудем, Ишпака, клянемся! Оставим его ненависть при нем, пырнем, добьем копьем и отвернемся. Он сделал все, что мог. Помог не маг. Мы смяли персов, те бежали с воем. Оракулы торчали на холмах. Предсказывали результаты боя. Они кричали: «Персы побегут!» Когда уже мидяне не бежали — они горой на Ишпаке лежали. Их за ноги попозже сволокут. И кровью хан потел под грудой тел и, жизнью исходя, сказать хотел. О чем? Убит в нем перс, теперь он в силе. Белок из глаза бил фонтаном синим. Свершилось то, чего он ждал, Шамхат. Пусть ночь падет, пока еще закат. Живучий гад. А ну, еще разок. Попали, в общем, правильно. Он сдох. Оракул скажет: «Горе не беда. Теперь нам не бояться наказанья. Мы предсказанье делали тогда, когда уже сбывалось предсказанье. Ложь не прощали нам, на нож — за ложь, нам нечего рассчитывать на милость, пусть будет то, что все равно свершилось. Так уж пришлось, видать, так уж пришлось…» Итак, Ишпака удалился в обитель воздаяния покорять несветлую землю. Может быть, его настоящая родина там. Тем его озера с осокой и горы высокие. Ушел, потеряв шапку, бога и жизнь, но сохраняя нечто, что приобрел. То, чего не имел ни один скиф. Что же он приобрел? — спросят любопытные. На это нет ответа. вернуться У р! — клич, дословно «Бей!» (И ш п.). вернуться Странно, каким образом в повесть 7 в. до н, э. попал современный кинотермин «рапид», т. е. замедленная съемка. Искусствоведы должны обратить внимание на этот факт, который невозможно объяснить голым отрицанием (И ш п.). |
