ПРЕСТУПЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ I Хор-ахте грозно спал, на торе сидя, с коленей грозди рук свисали мрачно, с губы его презрительно тянулась серебряная нить, как с морды жвачной. Хан в белый свет двери квадратной вышел, и, разминая ноги, подошел к коню, похлопал по груди и выше. Спустился к Тигру. Заструился шелк слепящего широкого потока, как будто ждал его недвижно, долго. Хан усмехнулся добро и похлопал по ласковой упругой коже: «Топай! Спеши, гони свою волну к Евфрату, задумчивому илистому брату, сливайтесь в племя мутное углом». Распахнуты врата прекрасной Евы и города Ашшура, Вавилон вместились (или вышли!) в Бабье Лоно. Лежит Арем, раскинув ноги рек, восьмиэтажный столп вонзился в угол — лар Аполлона, (одного из этих пугал являл ему на Крите Архий — грек). Кыр-кузы называли — Аму-дарья, разбросанные, словно ноги, воды, косоги нарекли — Сыир-дарья, разбросанные, словно роги, воды. II «Теперь я знаю все — в пустыне горькой мне нужен виноград, который давят, который, перезрев на солнце ярком, сознанье символов любви нам дарят. Спокойствием ума сейчас обязан я виноградным лозам, тяжелым гроздьям, ногам лохматым, что давили их в корыте каменном, кричащим сокам, кувшинам полным, что хранили их, руке своей, что подняла высоко сосуд, налитый темным знаком солнца, и горлу остуженному. За правду! За то, что в виноградниках обильных мне нужен мрамор пряный. Эй, горбатый! Наполни-ка еще один кувшин». III Поэт. Мой долг напоминать тебе такое, что, успокоив, вновь лишит покоя. Мне отвратителен гранат и финик липкий — прекрасен виноград на лозе гибкой. На эту тему стих: «Не будь он так прекрасен, то вид его в давильне под ногами был бы не так ужасен, согласитесь. Все лучшее, что солнцем создается, ногам невежды все же достается. И это некрасиво, согласитесь». Ишпака. Мы с Понта холодного рвались в Элладу, нам ветви олив изодрали халаты, из дыр виновато глядела на Грецию вата. Врывались, как Ларры, и землю, как кожу коровы, распяли, и били копытами в бубен Эллады. Проспали глухие историки этот поход знаменитый, но мы не забыли, как били по бубну копыта. Все восемь великих колена ударили в камень, на скалах тусканы эмблемы свои высекали, турканы и турши сознанье оставили там. Сгибались, как лозы, колонны под гроздьями тамг. …Я чудо увидел, войдя в один атриум белый, над ярким бассейном плясал не по-зимнему спелый, весь в трепете света, янтарный, как брызги Евфрата, лавиной, каскадом кипел над водой виноград. И я потянулся — он всех виноградников стоил, и я обманулся: решенье загадки простое — из мрамора желтого сделаны лозы и грозди. А мрамор, известно любому, не слаще, чем кости. Но тот виноград веселился в ночах моих длинных, тогда я не понял великой загадки эллинов: «Что может прекраснее быть, чем природа?» Потом же, спустя много лет, отвечаю: «Прекрасней — подобье». И спорю: «Все лучшее, что создается под солнцем, в сердцах остается, в ночах наших светит бессонных». IV Поэт. И прежде ты страстно желал не ее, а подобье. Подобьем ручьев на пустыню нисходят потопы. Звено одинокое лучше звенящих цепей, пусть правдоподобие будет прекраснее правды. Бог создал индея Абрахма подобным себе, клянусь, тот индей благороднее бога Абрахма. Я слышал, несчастный, по пестрым базарам Арема, шатается странный торговец с товаром гаремным, нет золота ныне такого, которое стоит рабыни его смуглотелой, никто не достоин купить невеселую гроздь, она бесподобна. Брось мертвые знаки, садись на коня, здесь недолго. V Базар. …Мощный скиф, расставив ноги, кричал с помоста: — Все семь частей ее тела округлы, ни вен, ни костей не видно. Кто мужем ей хочет быть? Ночами — невинна к тому же. Труса героем сделает в ложе тесном, скопца — мудрецом, жреца ассирийского — честным. К чему беднякам драгоценные перстни? Невинна. Я вижу стада голодных скопцов, а щедрых купцов не видно! (Толпа хохотала до колик, до драки кольями.) Певцу выставляю корчагу сикеры, кто воспоет золотистые брови, которые с сердцем героя вровень. Ну, кто единственный, а кто — первый? VI Взошел на помост бесплечий красавец, весь рыжий. С лицом изможденным от боли в паху — от грыжи. Держась за больное место двумя руками, лицом повернулся к восходу и спел, не лукавя: «Женился бы пышною свадьбою хоть на корове, о, если бы были на ней золотистые брови». Скиф добрым пинком проводил скотоложца с помоста, ушел он, руками держась за второе больное место. — Задел он корову святую, скот, корову, несущую диск в рогах, это песня врага! Лучше отдать башмачнику нищему полный сосуд, те, кто не любит коров, пусть!.. Толпа избивала неверного, рук не хватало ему за места хвататься, толпа хохотала. VII Башмачник, известный базару веселым нравом, отбросив костыль, сплясал на помосте на правой, и, стоя, как аист, жрал, сунув в сикеру нос, корчагу, как кость обглодал, и упал под помост. Его затолкали пинками поглубже и стали глядеть на нее, других представлениев ждали. Она, вся укрытая черным сукном попоны, торчала на солнце, дыша лошадиной вонью. Скиф глянул на север, рванулся рукой к акинаку. И — врезались в гущу толпы воспаленные кони. Скиф славно работал — по битве истосковался, он сбил одного и троих, уклонялся, смеялся. Ишкузы жалели его, не стреляли из луков, они отошли от помоста, и он со стуком вонзил акинак окровавленный в доски. Баста! — Я знал, Ишпака, ты настигнешь. Я сдался. Властвуй. Хан тронул коня: — Я ее покупаю. Дулат. Горсть тенгриев желтых ударились под ноги скифу, один отскочил от меча, покатился, исчез. Наверное, в щель закатился, наверное, сгинул. Ее подвели, подсадили в седло. Ишпака глядел на Дулата с тоскою собачьей. — Эй, воин… Садись на коня, я прощаю… Помял ты бока моим молодцам… — Ни-че-го, Ишпака, ты не понял?! VIII Дулат. Глаза мои плачут, не золото мне было нужно, убить я ее не могу, я ведь знал — ты придешь. Но слово есть слово, я клятвою связан ложной, ее не нарушил, я верил, что ты поймешь. Но ты не осел, ты хуже, отец ишкузов! Любимый мой друг, я верен тебе всегда. Ты звал, и я шел, истекая, не зная куда!.. Верни меня в степи родные, хочу туда, где солью Балхаш умывал, где плыл Каратал, я все эти годы ночами во снах умирал на родине нашей, я снами года коротал. Верни нас домой, и забудем, что было тогда!.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Оседала пыль, поднятая умчавшимися конями. Базар вылез из щелей и, ломаясь, бросился на пустой помост, где ярче крови желтели круглые тенгрии. Под помостом в пыли лежал на спине одноногий башмачник, храпел, заливая слюной подбородок и шею. Узкая полоса света из щели рубила лицо, грохотало над ним деревянное небо. И светилась в пыльном луче золотая монета, прилипшая к грязному поту между бровей. |
