— Мы не заблудились, — отозвался я. — Еще несколько дней, и мы пройдем Лучезарные Миры, оказавшись на краю Элевсинской Завесы.

— Как скажешь, колдун. Есть вести от Фалька?

— Он так и не отвечает по воксу, — это все еще меня не тревожило по-настоящему. Преображение из смертного в Дваждырожденного могло занимать дни, недели, месяцы… Пока воины Фалька ограничивали свои хищные порывы никчемными представителями касты рабов экипажа, они могли делать, что им вздумается, пребывая в муках одержимости. Когда я дотягивался до чувств Фалька и касался их, то наталкивался на бурлящую стену отравленных воспоминаний, которым не было места в человеческом разуме. Несмотря на его железную волю, битва внутри тела еще не закончилась.

— А где твоя новая зверушка? — Леор поскреб грязными пальцами свое покрытое шрамами лицо, а затем сплюнул на палубу едкий сгусток. Он продолжал так делать, сколько бы раз я не велел ему прекратить.

— Я не знаю, где Телемахон. Я доверил ему управление кораблем.

Пожиратель Миров издал гортанный смешок.

— Не уверен, что история запомнит это решение как мудрое, Хайон. Я не поверил бы одному из Третьего Легиона, что он горит, даже если бы самолично его поджег.

— То же самое я сказал сардару Кадалу, когда Дети Императора устроили нам засаду. Леор, прошу тебя, не надо повторять мне мои же остроты.

Леор лишь ухмыльнулся, продемонстрировав полный рот усиленных бронзовых зубов.

Ушло еще несколько дней, чтобы добраться до самой Элевсинской Завесы. Преисподняя, где мы обустроили свой дом, огромна, и в ней, как в любом океане, есть волны и завихрения, включая свирепые до непроходимости бури и островки относительного спокойствия. Реальность и нереальность встречаются здесь, но никогда не пребывают в равновесии. Наиболее явное проявление этого дисбаланса состоит в том, что практически невозможно вести флот внутри Ока или за его пределы и при этом надеяться сохранить какую-либо упорядоченность. Удерживать корабли вместе при движении где-либо в пределах Ока уже представляло собой непростое испытание даже для умелых колдунов, навигаторов или Нерожденных. Но чтобы покинуть Око — выплыть за его беспокойные, бурные границы — для подобного требовался талант, который непросто оценить. Именно это делало наше убежище столь совершенным. Мы не могли с легкостью его покинуть, однако у Империума не было шансов войти. Не то чтобы он нас боялся, конечно же. К тому моменту Империум Людей уже вообще едва помнил о нашем существовании.

В некоторых редких, безмятежных областях Ока царит холодная, вызывающая боль в душе тишина. Находясь на краю Элевсинской Завесы, я вспомнил, как здесь погиб целый вид. Мы проводили свои жизни, странствуя не просто среди эха рождения Младшего Бога, но еще и по межзвездной гробнице империи чужих.

Завеса представляла собой огромное красно-черное пылевое облако, которое охватывало несколько давно мертвых звездных систем на краю Ока. Сканеры не могли проникнуть вглубь и не обнаруживали ничего, что стоило бы разрабатывать. Заходившие внутрь корабли — а за сотни лет таковых набралось немного — редко появлялись обратно, а появившись, не сообщали ни о чем таком, за чем стоило бы туда возвращаться. В тех немногочисленных рапортах, которые мне доводилось видеть, даже не упоминалось о встречах с какими-либо мирами. Возможно, при рождении Младшего Бога их поглотило целиком.

Многомесячное путешествие вывело нас на границу Завесы, и «Тлалок» поплыл, широко и далеко раскинув сканеры ауспиков. Анамнезис ничего не слышала, не осязала и не чувствовала внутри пелены.

— Заводите нас внутрь, — велел я экипажу мостика.

«Тлалок» вошел в Завесу, и его окутала тьма, а сканеры ослепли. У нас не было никакого пункта назначения. Ни Фальк, ни обрывочные описания, данные Саргоном, не указали нам подлинного направления. Мы просто пошли в пыль, подняв щиты и зарядив орудия.

Ничего в первый день. То же самое на второй, третий, четвертый, пятый. На шестой день мы прошли сквозь поле астероидов, которое едва могли разглядеть. Его размеры и плотность оставались для нас загадкой, пока мы с Ашур-Каем не потянулись своими чувствами и не повели корабль, насколько могли это делать в липком мраке.

Когда-то это была планета, — передал он мне через несколько часов.

Я не ощущал никакого отклика, который бы предполагал его правоту.

Почему ты в этом уверен?

Я это почувствовал, когда мгновение назад один из камней ударился о пустотные щиты. Почувствовал отголоски жизни. Это поле астероидов когда-то было планетой.

Что ее уничтожило? Что разбило на куски?

Увидим, не так ли?

— Гравитационная тяга, — возвестил один из сервиторов, подключенных к рулям. Притяжение гравитации означало близость крупного небесного тела. Останки разрушенной планеты? Самый большой из кусков?

В конечном итоге, мои подозрения мало что значили. Следовать за тягой гравитации было невозможно — она дергала нас туда-сюда, не подчиняясь законам природы и не проявляя своего источника. Как будто остатки планеты двигались, а вместе с ними дрейфовало и астероидное поле.

— А вот теперь мы заблудились, — заметил Леор по истечении первой недели. Я мог лишь согласно кивнуть.

На десятый день я покорился потребности поспать и видел те же сны, что и всегда — о волках, воющих на улицах горящего города.

Но впервые за десятки лет этот сон перетек из старого воспоминания в нечто большее. Мне снился дождь. Дождь, обжигавший мою кожу щиплющими укусами. Дождь, который падал с грязно-мраморного неба на замерзшую твердь стеклянистой белой скалы. Когда дождь пролился на землю, то въелся в лед с шипением и паром. Когда он побежал по моим губам, у него оказался вкус машинного масла. Когда он затек в мои открытые глаза, зудящие укусы поглотили мое зрение, и все, что я видел, из белой пелены превратилось в чистейшую черноту.

Я проснулся и провел кончиками пальцев по закрытым глазам.

— Ты это почувствовала? — спросил я вслух.

С другого конца комнаты раздалось ответное рычание моей волчицы.

— Аас`киараль, — произнесла Нефертари, назвав планету ее эльдарским именем. Телемахон усмехнулся. Как и я, он говорил на чужом наречии моей подопечной, хотя мне не хотелось знать, каким образом он его выучил.

Я понимал, что его рассмешило. Планета более не заслуживала названия «Песнь Сердца». Ее поверхность, будто катаракта, заслоняли набухающие штормы, которые накрывали весь мир молочными облаками. Небесный барьер нарушали беспорядочно пляшущие молнии.

Среди некоторых моих наиболее религиозных братьев бытует верование, будто все миры обладают душами. Если это так, дух Аас`киараль был ожесточен и болен, неприветлив к пришельцам извне. Наиболее тяжелая из нанесенных ему ран и являлась источником происхождения астероидного поля — целой половины планеты просто не было. Столь ужасающее повреждение, нанесенное небесному телу, должно было бы полностью уничтожить мир, но Аас`киараль продолжала жить изуродованной, плывя в колоссальном пылевом облаке. Разрушенный мир, неспособный увидеть собственное солнце.

Мы стояли у командного трона, наблюдая за серо-белым миром на оккулусе. Остатки планеты не могли бы существовать нигде, кроме как в Великом Оке, где законы реальности подчиняются капризам разумов смертных. Наши невооруженные глаза ничего не сообщали о том, что ждет на поверхности. Сканеры ничего не сообщали. Сенсорный зонд, запущенный в свернувшуюся атмосферу, как того и можно было ожидать, не сообщил ничего.

— Что насчет других кораблей поблизости? — поинтересовался Леор.

— Это Элевсинская Завеса, брат. Можно плыть в пылевом облаке три тысячи лет и ничего не увидеть, пока с ним не столкнешься.

Он издал недовольное ворчание — звук, к которому я уже начинал привыкать.

— И нет способа отследить плазменные следы в атмосфере, чтобы понять, были ли на ближней орбите корабли?