— А я разве сказал, что мне понравилось? — осведомился Горбовский. — Оценить не значит одобрить. Я оценил. Но не одобрил.

— В таком случае — рад, что вы умеете абстрагироваться от собственных вкусов, — ответил Руди. — Интересно, что вы ещё умеете?

— Та-та-та! Молодой ещё! Дерзить старшим! — Горбовский картинно погрозил Сикорски пальцем.

— Очень вы строги, Леонид Андреевич, — поддержал тон Сикорски. — Мы молодые,  шутливые...

— Болтливые вы очень, — закончил Горбовский. — Давайте всё-таки займёмся делом и не будем задерживать Лену... Что-то диван жестковат. А я не в том возрасте, чтобы лежать на жёстком. Арам Самвелович, дорогой, распорядитесь, чтобы сюда доставили диван из моего кабине... ах да, я же его закрыл. Своим ключом. Гена, может ты откроешь своим... хотя нет. Не хочу потом менять дверь. Что ж, мне наука.

Все промолчали.

За окном пролетел длинный красный глайдер. Внутри прозрачной кабины виднелась крохотная фигурка пилота — девушки с длинными волосами.

— Уберите это, Арам Самвелович, — попросил Горбовский. — Надоело.

Григорянц что-то сделал с подлокотником. Окно мигнуло, пейзаж сменился. Возникло сонное озеро, окутанное синеватым туманом, поросший осокой берег и расплывающиеся очертания деревьев.

— Замечательный вид, — сказал Горбовский. — Вот где искупнуться бы.

— Холодно, — сказал Комов.

— Это тебе холодно. А по мне так самый раз. И чтобы никакой радиации. Ну что ж, давайте приступим. Евгений Маркович, теперь вам карты в руки. Вы занимались головой Вандерхузе?

— Ну не то чтобы я. Занимались медики. Я формулировал вопросы.

— Значит, у вас есть ответы. Посвятите же нас во все тайны дяди Яши. Обожаю тайны.

— Ну, во-первых, — начал Славин, — он чист. В смысле, не предатель. Он никогда не изменял Земле....

— А Лене? — уточнил Горбовский. — Не обходите эту тему, пожалуйста. Всем очень интересно.

— Мне не интересно, — сказала Лена.

— В таком случае вы можете на минуточку выйти, — предложил Горбовский. — Ваш дядя может показать, куда идти. Вы покажете, Валентин Петрович?

Архивариус промолчал. Лена осталась сидеть.

— Вандерхузе не изменял ни Земле, ни Лене, — торжественно заявил Евгений Маркович. — Я бы сказал, что он относился к ним одинаково. Как... как...

— Как к своему долгу, — закончил Сикорски и неожиданно хихикнул. Через пару секунд зафыркал Славин. Наконец, раздался тоненький смешок самого Горбовского.

— Фффу... Ну вы, ребята, молодые, шутливые... — он вытер заслезившиеся глаза невесть откуда взявшимся платочком. — Вот прямо так — не изменял?

— Не изменял, — подтвердил Славин.

— А с Майей Глумовой? — не отставал Горбовский.

— Давайте по порядку? — предложил Славин.

— Отличная идея. Во всём должен быть порядок. Начнём с Майи. Лена, не смотрите на меня такими злыми глазами. Мы ваши друзья, мы хотим вам помочь.

— Я понимаю своё положение, — вздохнула Завадская.

— Плохо понимаете. Точнее  — плохо, что понимаете. Вы не должны понимать, вы должны чувствовать. Вот ваш дядя мне нравится. Ничего пока не понимает, но уже что-то чувствует. Сердечко-то у него дрожит. Как овечий хвостик дрожит сердечко у нашего Валентина Петровича... Не так ли, Валентин Петрович? — старик повысил голос.

— А? Что? — задумавшийся о чём-то своём Завадский завертел головой, ища поддержки.

— Так, так, — зашептал Григорянц, делая страшные глаза.

Комов скорчил рожу и замотал головой, делая отрицательные движения руками.

— И-извините, Леонид Андреевич, — потупился архивариус. — Я прослушал.

Грянул общий хохот. Валентин Петрович совсем сконфузился.

— Давайте я всё-таки пойду, — попросила Лена.

— Нет, сидите, — распорядился Горбовский. — Ваше присутствие совершенно необходимо. Вы оказываете благотворное влияние на нашего Руди. Он становится так красноречив. "Можете сжимать свои маленькие кулачки", — повторил он, смакуя. — В этом была страсть. Хотя Синода сказал бы, что переиграно.

— Синода? — спросил Комов. — Давно его не видел. Как он там?

— Как всегда, Гена, как всегда, — Горбовский вздохнул. — Увы, он по-прежнему манкирует нашим обществом. И правильно. У нас тут скучно... А всё-таки, как же это у дяди Яши с Глумовой не получилось? У всех ведь получалось? — он обвёл глазами присутствующих.

 — Я с Глумовой незнаком, — проворчал Сикорски.

— И очень зря. Я, впрочем, тоже. Но я слышал, как этой барышне давали самые лестные рекомендации. Одинокая женщина в последнем расцвете молодости. Лакомый кусочек. Так что, не будь я таким старым моллюском, не вылезающим из своей раковины... ах, молодость, молодость. И как же оплошал наш дядя Яша? Лена, слушайте внимательно, мы всё-таки о вашем муже говорим... Ну вот опять злючие глазки. О, ещё и слезинка? Ай-яй-яй. Лена, кто вас обидел? Сикорски, это вы обидели нашу Лену? Что молчите? Кто же тогда, если не вы?

— Переиграно, — сказала Лена, кое-как справившись с собой.

— Есть немного, — признал Горбовский. — Но согласитесь, всё это невыносимо уныло.  

— Вандерхузе и Глумова довольно тесно общались, — вступил Славин. — Но дальше поцелуев в щёчку дело не пошло.

— О! Щёчка! Вы слышали, Лена? Щёчка — это не просто так. Это телесный контакт. Где щёчка — там и булочка, как говаривал покойный Бадер... ах да, он ещё живой. Ну, в таком случае не будем пока его цитировать. И чем же они тогда занимались, Майя и Яша?

— Сидели в кафе и обсуждали гипотезу Пильгуя, — ответил Славин. — Формулировка которой отличается от той, что в мемуаре.

— Этот Пильгуй что, догадался? — спросил Сикорски.

— Ну в общем и целом да, — ответил Славин.

— Тогда подождём до обсуждения голованов, — предложил Горбовский. — А вообще, перечислите основные расхождения воспоминаний нашего Вандерхузе с мемуаром.

— Ну как... — Славин задумался. — Главное: нет никаких воспоминаний ни о каком Борисе Левине. Вообще нет. Нет информации, которая в мемуаре приводится со ссылкой на Левина. Прежде всего — арканарской истории. Хотя эпизод с Абалкиным и дарением золотой монетки присутствует. Но на анализ Вандерхузе её не отдавал. Держал дома, в одной из своих коллекций. Вот она.

Он достал из кармана маленькую вещицу на цепочке и покрутил ей в воздухе. Никто не проявил интереса.

— Вы делали обыск у него в доме? — удивился архивариус. — Но это же...

— Да, очень хлопотно, — сказал Горбовский. — Но это пустяки по сравнению со складами, которыми он заведовал. Там до сих пор роются. Настоящее царство рухляди и барахла.

— Опасного барахла, — заметил Сикорски. — На складской площадке астероида Гамалея мы нашли...

— Вот об этом не надо, — распорядился Горбовский. — Монетку проверили?

— Да. Сверхчистое золото, более двухсот лет.

— Кажется, события на Авроре были позже?

— Это же подделка, — благодушно сказал Славин. — Я так понимаю, метод поатомного замещения. На Земле такие технологии уже есть, но это долго и дорого. Скорее всего, монетка — цыганская работа. Отсюда и двести лет. Технологии ворованные, сути не понимают.

— А заказчики — собаки? — уточнил Горбовский.

Славин кивнул.

— Вот же злобные существа, — благодушно сказал Горбовский и, покряхтывая, принялся переворачиваться на бок. — Нас как-то сносит в тему голованов. Нет уж, давайте по порядку. Что ещё не совпадает в "мемуаре" и в голове нашего Вандерхузе?

— Ничего такого важного. Например, нет истории про хомячков.

— А почему вы ему этого не рассказали? — в голосе Горбовского послышалось недовольство. — Вы должны были ему рассказать.

— Повода не было, — сказал Славин. — Надо было и в самом деле попросить у него вирус от крыс. Не догадался.

— Но про инцидент он знает? — продолжал Горбовский. — И что сам думает?

— Как все. Сам думает, что это была часть вашей многоходовки против Бадера.

— Всё-таки расскажите ему про хомячков, — сказал Горбовский. — Устройте с ним какое-нибудь интимное суаре с выпивкой. И расскажите. Такие истории не должны пропадать.