Я, однако, не унываю. Потому что перед тем, как грохнуть объект, они его обязательно осмотрят. Так как неисправный бакен может означать очень разные вещи. Например, почти успешную попытку проникновения в систему со стороны неизвестной космической цивилизации. Угроза очень мала, но реальна. Поэтому к бакену пришлют киберов, хотя бы чтобы осмотреться. Которые обнаружат станцию, а дальше мне главное вовремя проснуться и дать о себе знать. 

Странно, но я как-то даже успокоился. Нет, умом-то я понимаю, что ничего хорошего в сложившеся ситуации нет. Но это всё-таки лучше, чем я думал. Остаётся какая-то надежда, что-ли. Хотя какая надежда? Сигналы со световой скоростью будут идти до любого ближайшего приёмника в лучшем случае годы. А запас биологической смеси не бесконечен. Насколько я понимаю, это не система полного цикла. На таких мелких станциях ставить полный цикл себе дороже. Значит, я неуклонно и необратимо перевожу продукт в дерьмо! И это не скатологический юмор, а печальная реальность. Что станция с этим дерьмом делает, я не знаю. Наверное, разлагает на элементы. Но вот синтезировать биологическую смесь — или вообще какую-нибудь еду — мне не удастся. Так что вот.

Ладно, вернёмся же к нашим... У Славина есть на этот счёт поговорка, но вот на неё у меня память заклинило. К кому-то нашим надо вернуться. То ли к козлам, то ли к капусте. На самом деле к Малышеву, конечно.

Левин сочинил пять гипотез, почему Миюки Малышева рассказала сыну про настоящего отца. Борис попытался и эту тему докрутить до конца, задействовав всё тот же Коллектор, но на этот раз результат был нулевым — Коллектор просто не стал отвечать. Вероятнее всего, это было настоятельное требование сына. В принципе, понять его можно. Как можно понять и Миюки, которая не стала лгать. Может, оно и правильно. С точки зрения деятельного гуманизма, например. Хотя с точки зрения обычного здравого смысла — я бы ещё подумал.

В общем, в Арканар Антон Малышев отбывал, уже зная про себя, что он склонен к извращениям, и что у него это, скорее всего, наследственное.

В Арканаре ему в этом смысле пришлось тяжело.

Средневековье и на Земле-то было грязным временем. Во всех отношениях. Но на Авроре оно было особенно грязным. Потому что там совсем не было никаких ограничений. Всякие мерзкие вещи там воспринимались как какие-то пустяки. В том числе и это самое. Там это просто никого не удивляло. И было очень распространено. Обесчестить девицу  считалось преступлением, за которое человек отвечал по суду перед родителями девицы. Как за порчу чужого имущества. Заняться чем-то таким с молодым человеком было совершенно обычным делом. Даже с мальчиком. Типа, что ему сделается.

Одно было хорошо. Именно из-за доступности и неосуждаемости этой гадости она среди высшего сословия была не особо распространена. Причина была в сословной спеси: это считалось низким и простонародным занятием. Достойным крестьян, солдат и так далее. Благородные доны гордились тем, что могли себе позволить женщин. Как товар более дорогой и престижный. Например, знакомый Антону-Румате дон Тамэо из королевской гвардии, похвалялся тем, что его руки никогда не прикасались к мужскому телу иначе как в честном поединке. Эту деталь Антон не поленился упомянуть в одном из отчётов, с добавлением, что дон Тамэо участвовал в честных поединках два раза в жизни. И оба раза был бит.

С другой стороны. Над старыми извращенцами с их "чувствами" смеялись. Но считали совершенно нормальным, когда красивые молодые люди решали таким способом финансовые и карьерные проблемы. Все отлично знали, что племянник того же дона Тамэо, когда ему надобятся деньги, едет в гости к королевскому мажордому. Дон Тамэо племянника горячо одобрял, так как тот не докучал его просьбами о вспомоществовании. Другой знакомый Руматы Эсторского, дон Сэра — тоже гвардеец, с которым Тамэо приятельствовал — был известен своим пристрастием к молодому пополнению гвардии. Однажды он заказал Гуру Сочинителю поэму о сравнительных достоинствах фланговых и барабанщиков разных взводов. По его словам, он это сделал из предусмотрительности — чтобы иметь чем развлечься, маясь животом... А дон Рипат, лейтенант серой роты галантерейщиков и платный агент дона Руматы, открыто содержал целый гарем из красивых мальчиков-простолюдинов. Попасть к дону Рипату среди обитателей городского дна считалось большой удачей.

Именно из гарема дона Рипата Антон и взял мальчика Уно. В качестве материальной компенсации за очередной карточный долг дона Рипата.

Молодой лейтенант любил карточную игру, но играл плохо. Антон был вынужден покрывать его долги, так как лейтенант ему был нужен. Однако приучать его к материальной безответственности было бы глупо и опасно. Поэтому Антон по совету Кондорского время от времени наказывал должника, отбирая у него что-нибудь ценное. В тот раз у него было нечего взять, кроме Уно.

Мальчик не вполне соответствовал арканарским канонам красоты. Он был тощим, угрюмым и к тому же слишком сообразительным. Тем не менее, пользовался спросом: детские годы Уно провёл, торгуя задницей и занимаясь мелким криминалом. У дона Рипата ему было в каком-то смысле хорошо. Смену хозяина он воспринял философски, так как уже привык к тому, что хорошее продолжается недолго.

Разумеется, он ждал, что новый хозяин будет использовать его так же, как и старый. Вместо этого ему пришлось именно что служить: подавать вещи, прислуживать за столом, запирать двери и мести пол. Уно делал всё это плохо и неумело, но благородный дон его не продавал. Мальчик делал из этого неправильные выводы. Или, может быть, правильные, но неуместные.

В своих докладах Антон про Уно не говорил не слова. В книжке — вспомнил. Со словами "его судьба могла бы послужить темой для баллады".

Ну то есть — "без подробностей".

Даже не знаю, с чего начать, столько всяких событий. Например — в "Поварёнке" кончился картридж с острятиной. "Жгучий" кончился уже давно, а теперь и просто "острого" не осталось. Прямо не знаю, что и делать. Без перца готовить, что-ли? Это вообще как? Или на сладкое перейти? На выпечку какую-нибудь? Я её вообще-то не очень люблю. Хотя, конечно, по сравнению с биологической смесью это всё-таки хлеб. В самом прямом смысле слова.

Или вот. Комп сам перезагрузился. Причём непонятно почему. Я вроде ничего не делал, лежал себе, слушал реконструкцию ацтекского песнопения о птице тлаукечоль. Своеобразно, конечно, но мне даже начало нравиться — и тут вдруг бац! Комп пищит, звенит, я к нему кидаюсь. И вижу чёрный экран. У меня прямо сердце в пятки ушло, как выражается Славин в таких случаях. Ничего, минут через пять всё снова заработало. Вот что это было? А?

Но особенно, конечно, сон меня впечатлил. Что да, то да.

Я и заснул-то ненадолго. Так, прилёг. И мне приснилось убийство.

Лена, чтобы ты знала. У меня на этот счёт психика не просто устойчивая, а очень устойчивая. Всяких там кошмаров мне даже в детстве не снилось. А уж во взрослом состоянии — тем более. Самое худшее было, когда я интернат закончил. Мне тогда неделю снилось, что мой Учитель умер. Я даже не выдержал, позвонил ему. А он мне спокойно объяснил, что это почти у всех бывает, нормальная реакция, ничего особенного. Посоветовал приехать, пожить рядом. Я даже собирался, но как-то не собрался. Потом узнал, что и это — нормальная реакция. Ну и, в общем, и всё. Ну, ещё когда мы с тобой разбежались — тоже снилось всякое. Нет, не про смерть. Ну и хватит об этом.

А тут мне приснилось именно убийство. Причём, как бы это сказать, очень красочно.

Хотя нет. Сначала ни красок, ни звуков не было. Было вот это самое свободное пространство, в котором живут лаксиане. Но тут были не они. Были какие-то огромные тени, бесформенные, я только помню, что они огромные. И их запихивали во что-то страшно узкое, ужасно тесное и какое-то слепое, что-ли. Не тёмное, а именно слепое. Где нельзя видеть. И слышать. И дышать. И вообще ни для чего не было места. И это было для них больно и страшно, они сопротивлялись, но какая-то сила их ломала и запихивала в эту щель, и щель становилась всё уже, а потом она совсем закрылась. И вот тут я понял, что я сам — внутри этой щели, а великие тэтаны были похоронены в ней заживо. То есть не похоронены, а низведены по шкале тонов без реального падения уровня, без постулирования и падения в постулиро