Ещё одна маленькая команда — "Залив" — находилась на девятом континенте, самом маленьком и самом труднодоступном. Там — в райском климате, в условиях природного изобилия — существовала самобытная цивилизация, построенная на принципах мира и ненасилия. Люди там не знали, что такое оружие, рабство и государство, а основными занятиями было рыболовство, выращивание фруктовых деревьев и любовь. Исторических перспектив у этого общества не было никаких. Так как краеугольным камнем местных порядков был абсолютный запрет на любые изменения и новшества. Их просто не воспринимали всерьёз. Ну то есть считали всё, отличающееся от принятых стандартов, чрезвычайно смешным и даже постыдным. Один из институтских сотрудников попытался было внедрить усовершенствованную острогу для боя рыбы — так на него полгода пальцем показывали и ржали. Другой приручил местную дикую лошадку и попробовал на ней ездить. Его сочли сумасшедшим и перестали общаться. Всё, что там удалось внедрить — это одну хитрую эротическую позу, до которой туземцы почему-то сами не додумались. Назвать это прогрессом язык не поворачивается. Тем не менее, команда не унывала и продолжала свои бесплодные попытки. Забегая вперёд — этих чудаков эвакуировали уже перед закрытием планеты. Что касается туземцев, с ними случилось то же самое, что и со всеми прочими туземцами. Только ещё быстрее. 

На прочих континентах было по одному человеку, и занимались они исключительно наблюдением. Впрочем, одному из них удалось осуществить полезное вмешательство в ход местного исторического процесса. А именно — пресечь попытки местного островного племени, додумавшегося до каннибализма, добраться до континента, населённого вегетарианцами. Расчёты историков показывали, что каннибалы имели шансы на создание рабовладельчески-людоедской империи. Вот только этой радости на Авроре не хватало.

Все остальные земляне находились на восьмёрке. Костяк составляли две команды — "Метрополия" и "Запроливье". В первой было двенадцать человек, во второй — девять. Работали они в условиях высокой автономии. То есть их сотрудники, помимо фоновой задачи наблюдения, сами себе ставили задачи. А руководство задним числом оценивало, насколько эти задачи и их решения соответствуют целеполаганию. Ну а чтобы число было не совсем уж задним, группы курировались опытными наблюдателями. Причём кураторы имели непосредственный выход на Институт.

За "Запроливьем" присматривал некий Александр Васильевич Кондорский. Человек заслуженный, в прошлом космопроходец, потом социолингвист, далее сотрудник ИЭИ. Участник первой высадки на планету и  первого контакта с аборигенами. А также разработчик плана внедрения. В отличие от всяких там паркетных теоретиков лично отправился на Аврору и проработал в поле в общей сложности пятнадцать лет. За это время успел вырасти до Генерального судьи и Хранителя больших государственных печатей республики Соан дона Кондора.

Левин сначала думал, что оперативный псевдоним взят по фамилии. Но у Сноубриджа в голове проскакивало, что первоначальная фамилия Александра Васильевича была другой. Хотя и очень похожей — разница была то ли в одной букве, то ли в порядке букв. А родную фамилию он изменил, стилизовав под псевдоним. Ну вот так ему захотелось.

Не знаю, с чего я это вспомнил. Наверное, потому, что это была единственная деталь биографии Кондорского, которая Левина заинтересовала.  Хотя и не настолько, чтобы выяснять подробности.

Что ещё о нём сказать? Да, в общем-то, ничего. Хороший умный руководитель. Звёзд с неба не хватающий, зато дело знающий. Человек на своём месте. Старая школа. Но не ретроград, отнюдь. Новые идеи в ИЭИ восторжествовали в значительной мере благодаря его поддержке. Молодые его любили, называли "дядей Сашей" и относились как к наставнику. Даже хладнокровный Бунге вспоминал о нём тепло. А вот Антон в своей книжке как бы между прочим отметил, что дон Кондор мог посадить вертолёт прямо на глазах у туземцев, пренебрегая маскировкой. Александра Васильевича тогда уже не было в живых, но об этом обстоятельстве Антон уже не помнил. Зато про вертолёт — не забыл. Видать, не очень-то у него сложились отношения с дядей Сашей. И понятно почему: Кондорский был человек поживший, опытный, и людей чувствовал. В том числе и то, что молодой сотрудник ведёт себя странно и что-то скрывает. Но не мог понять, что именно. И неудивительно. Обычно человек скрывает что-нибудь одно. А тут одно накладывалось на другое.

Что касается второго сотрудника, Павла Бунге, резидента Института в Ирукане. Он был знаком с Антоном очень давно. Можно даже сказать, что были друзьями. Ну, насколько у Малышева вообще могли быть друзья. Однако Бунге отличался пониженной эмпатией. Он это за собой знал и отчасти компенсировал въедливостью и дотошностью. С документами он работал отлично, с техникой — тоже. Но вот с людьми отличался, как бы это сказать, деревянистостью. Разумеется, некоторые навыки ему поставили. Но и только. Тот же Антон не без ехидства описывает, как его друг явился на совещание, посвящённое исчезновению Будаха, и никак не мог переключиться с отыгрываемого им "дона Гуга". Застрял, что называется, в образе.

Кстати об этом совещании. Книжка Антона-Руматы начинается как раз с похищения доктора. Дальше описывается встреча с Кондорским и Бунге. По мнению Левина, это одна из немногих сцен в книжке (и в фильме тоже), в которой Антон почти не врал, если не считать некоторых мелочей — например, срезанного описания конца встречи.

А ведь встреча, судя по отчёту Павла, закончилась плохо. Раздражённый Александр Васильевич пообещал отправить Антона на Южный полюс. К психологам.

Ничего нового. Я имею в виду — у меня. Ну то есть как ничего. В смысле — ничего вроде бы не скреблось, так что решил сделать паузу: вдруг оно само отлипло и выходить никуда не надо? Хотя шансов на это мало. Сам понимаю. Ну да какая у меня спешка? Некуда мне спешить. К сожалению.

Слушал Прокофьева. Не пошло, совсем не пошло. Не в смысле пошлости, а в смысле не понравилось. Как бы тут ударение проставить? Есть вроде какая-то комбинация клавиш, но я её не знаю. Короче, ну его, Прокофьева.

Пытался в "Поварёнке" сделать табачные листья. Я подумал: если он лавровый лист делает, то, может, и табак получится? Выяснилось, что нет: никотин всё-таки заблокирован. Так же, как алкоголь. Ну что ж поделать, неприятность эту мы переживём. Вот не помню, откуда фразочка. Но точно не славинская.

Так чем я там закончил? Психологами. Ну что ж, насчёт этого.

Когда всё уже случилось, первый вопрос был — куда смотрели психологи и как они пропустили такие очевидные вещи? Так вот, психологи Института смотрели ровно на то, на что им положено было смотреть. А на что не положено, на то и не смотрели. И даже не имели права. По инструкции.

Тут, наверное, надо объяснить. Извини, Лена, но ты иначе не поймёшь. Потому что привыкла к психоконтролю. Как ответственный руководитель высокого уровня. Я вот тоже привык. Если месяц не проверялся на сканере — неприятное чувство: не знаю, что со мной. А лучше знать. И чтобы Левин потом просмотрел мой профреестр в динамике и дал ценные рекомендации. Типа: вот тут у тебя может развиться фобия, тут зависимость намечается, а вот это просто циклическое переутомление и неотработанная агрессия. Поезжай-ка на Пандору, тахоргов постреляй. Вернёшься как новенький. Я, может, на Пандору не поеду, но как дальше жить и как с собой справляться — в курсе.

Но это мы с тобой. И наше окружение. А обычный средний человек проверяется раз в год, на диспансеризации. Или когда уже совсем припрёт. Причём такое отношение — к самой обычной, абсолютно безопасной диагностической процедуре. При этом действительно опасные действия над мозгом довольно широко используются и никем особенно не осуждаются. Например, та же имплантация чужой памяти. Это реально опасно, и все знают, что опасно, и никто — кроме фанатиков из ДОПН — не возражает. Но сканирование — нет, что вы, это бяка!