— У каждой своя песня. Ты сможешь каждый день слушать новую песню моря. Когда тебе грустно, нежную и веселую. А когда тебе весело — грустную.

— Зачем же грустную, когда весело?

— Чтобы не забывать, что есть на свете те, кому грустно.

Грэй разлил в маленькие стаканы темно-красный напиток.

Аве пригубила:

— Жжется… Нет, всё-таки сладко…

— Ты впервые пьешь вино?

Девушка кивнула.

— Если выпить слишком много, закружится голова, — улыбнулся Грэй.

Подкрались сумерки, и он зажег свечу. Смелые руки скользнули по плечам Аве.

— У тебя ведь еще не было любимого?

— Ты мой любимый, — ответила она, отзываясь на его нежность. Дельфины не боятся любви, как боятся и стыдятся ее иногда люди.

Утром Грэй вручил Аве продолговатую бумажку.

— Ты можешь сходить на рынок, купить хлеба и картошки? Я мог бы и сам, но мне немножко нездоровится.

— Хорошо, я схожу, — согласилась девушка, надеясь, что Грэй не заметил секундного замешательства в ее глазах.

Рынок кипел зазывными выкриками торговок, бранью, смехом. Аве решила понаблюдать, как делают другие — дети природы именно таким образом учатся новому. Про хлеб и картофель она уже знала и нашла на прилавке то, что нужно. Она заметила, что люди отдают торговке бумажки в обмен на продукты, как будто игра такая. Аве сделала то же самое, положила покупки в сумку и, поблагодарив, пошла прочь. В очереди позади нее зашептались.

— Сдачу-то возьми… Ушла и сдачу забыла, во блаженная… Эй, растяпа!

— Вот, — отдав Грэю сумку, Аве закружилась в грациозной пляске, по-детски радуясь, что выполнила поручение и любимый будет ею доволен, и еще тому, что она учится обычаям людей.

— А сдача? Я ведь дал тебе много денег, мне на них надо было жить недели две.

— Я разве сделала что-то не так? — Аве остановилась, складочка обиды легла у ее губ. — Я дала женщине ту бумажку и взяла еду. Так все делали. Ты мне не давал много, только одну бумажку… И я не пойму, как ты собирался на ней жить, разве это комната?

У Грэя вырвался из горла нервный хохот. Правда, смеяться ему было не с чего, в карманах ветер гуляет.

— Бестолочь! — не сдержался парень. — Как ты могла такое вытворить, ну как? Издеваешься ты надо мной, что ли? Дикарка полоумная!

— Прости меня, Грэй, — прошептала Аве и понуро пошла к двери. — Наверное, я действительно очень глупая.

— Постой, милая. Извини, я погорячился. Ничего, ты ведь не нарочно. Да постой же, не уходи.

— Я вернусь, — пообещала Аве. — Мне очень грустно оттого, что ты обидел меня злыми словами, и я знаю, что сейчас буду плакать. Я не хочу, чтобы ты видел мои слезы, потому что люблю тебя.

— Когда же ты вернешься?

— Когда перестану плакать.

Глухо, безнадежно хлопнула дверь.

На приморскрй аллее к Аве подошел мужчина в темно-синей одежде.

— Покажите ваши документы.

— У меня нет документов, — искренне ответила Аве.

— Почему же?

— У дельфинов не бывает документов.

Брови сержанта удивленно вскинулись.

— Я дельфин, — пояснила Аве. — Когда выхожу на берег, обретаю девичье тело. Я уже встретила любимого. И мне очень нравится ваш город, хоть он и не такой красивый, как Город дельфинов.

— Ясно: дурка, — буркнул сержант вполголоса. — А что там, в Городе дельфинов? Янтарные дворцы?

— Нет, дворцы нам ни к чему. Там просторные волны и коралловые цветники. И все мы верим друг другу, — вдохновенно принялась рассказыват Аве, не заметив насмешки.

— Пройдемте со мной.

Аве доверчиво пошла, даже не спросив, куда. Хоть и шелохнулась в груди тревога — она интуитивно почувствовала опасность.

А потом были равнодушные люди в белом и дом с желтыми стенами, с зарешеченными окнами. Дом, где у нее отняли свободу — одно из немногих прирожденных сокровищ, которым она дорожила.

— За что вы со мною так, — молила Аве, сдерживая соленые слезы. — Ведь я никому не делала зла.

От круглых таблеток хотелось постоянно спать. И даже снов прекрасных, сказочных, как раньше, больше не видела девочка-дельфин: только сомкнет больные тяжелые веки — перед глазами бурая, ржавая вода, горькая мертвая вода, какой в морях и не бывает, а разве что где-нибудь в болотах, в зыбучих трясинах.

Это был дом, где души живые ведут на убой. Дом именовался сумасшедшим. У кого были крылья, здесь их срезали, с нее же здесь содрать пытались ее дельфинью кожу, разлучить с памятью об океане и обо всей жизни прожитой, навязать взамен чужую жизнь, постылую, как та ржавая вода во сне.

Другой воды хотелось, живой и чистой. Аве полюбила тесную кабинку больничной ванной, как последнее напоминание о море.

Она нашла способ вырваться на волю. Отречься от всех своих слов, отречься от себя, никому никогда не говорить больше правды.

— Итак, вы утверждаете, что вы дельфин?

— Нет.

— Как вас зовут?

Она называет вымышленное имя.

— Где вы родились?

Она называет соседний городок.

— Вы хорошо плаваете?

— Немного умею.

— Где находится Город дельфинов?

— Его не существует. Никогда не слышала о таком.

— Вы понимаете язык зверей, птиц, деревьев?

— Нет.

— Кажется, она выздоровела.

Улица встретила Аве запахом горькой осенней листвы. Скорей домой, в бирюзовую глубь. Она бежала и чувствовала, как бьется сердце, будто колокольчик, резво и громко. Вечер зажигал холодные звезды и окна чужих домов. Аве нравилось заглядывать в чьи-то окна, представлять себе, как живут эти незнакомые люди. Но сейчас она торопилась.

Около певучего фонтана собралась компания человек в десять. Они были молодые, причем не временной, а особой непреходящей молодостью. Аве разглядывала их, как диковинку: латаные джинсы, рубахи с дикими рисунками. У одного парня была в руках гитара, он пел простую и добрую песню.

Аве подошла и села с ними рядом. Почувствовала, что можно так запросто подойти и подружиться, была в них какая-то открытость, невраждебность. Ведь приучилась бояться людей, а этих можно не бояться.

Здесь хлеб и вино делили по-братски на всех, предложили и ей.

— Кто вы? — спросила Аве.

— Мы свободные создания, дети пироды. Мы хиппи.

— А можно, я тоже спою свою песню?

— Будем рады, — парень дружески протянул ей гитару.

— Нет, эту музыку делать я не умею, — смущенно призналась Аве. — Я только спою. На своем языке.

Она пела дельфиньим зовом и клекотом, замирающим на гортанных щемящих нотах. Пела о том, как рождается солнце на заре где-то за дальней кромкой моря, и в этот час два любящих сердца находят друг друга. И еще о том, как дельфин угодил в расставленную хитроумную сеть, как бился и кричал, зовя на помощь, и плакал: зачем нужно созданиям Божьим ставить западни друг на друга?..

Смолкла волшебная песня без слов. Друзья по очереди крепко пожимали Аве руку. Не чужая она им, своя. Девочка, что играла на флейте, порывисто обняла Аве и завязала ей на запястьи тонкий нитяной браслет, черный по синему узор. Флейтистку звали Одиночкой — здесь сами выбирают свои имена.

— Спасибо, — тихо сказала Аве. — Спасибо за тепло души, за радость встречи. Оказывается, хиппи такие же хорошие, как дельфины.

Повстречалась с Грэем — словно и не был долгих дней разлуки. Аве учила его собирать опадающие осенние листья, яркие, как глубоководные рыбки. Они зашли вдвоем в дешевое кафе и пили сладкий кофе, но долго там сидеть им было скучно.

— Пойдем в дельфинарий, — предложил Грэй.

Морские жители, создав пару, проводят время в особом танце, а потом отправляются искать самое лучшее, самое красивое и надежное место для жилища, для будущих детенышей. А люди еще ходят вместе в разные интересные места, подметила Аве.

Грэй приметил у нее на запястьи безхитростный талисман. Но девочка ничего не рассказала ни о хиппи, ни о страшном доме-западне.