— Здравствуй, — крикнула девочка-дельфин знакомой чайке, и та приветливо поздоровалась в ответ. Всё живое на Божьей земле, и в небесах, и в водах говорит на одном языке, простом и сокровенном, вот почему дельфину нетрудно понять птицу или цветок.

Она сидела у скалы, обхватив руками коленки, на самой границе между родной своей стихией и чужой, неизведанной землей. Издалека мигал зоркий маяк.

Парень подошел и опустился на корточки с нею рядом. В его сутуловатой фигуре чудилась какая-то беззащитность, длинные русые волосы разметались по плечам. Он попытался улыбнуться девушке, и получилось это так, словно он улыбался очень-очень редко и даже забыл, как это делается.

— Привет, — начал подошедший. — Ты тоже любишь море?

— Люблю.

— Это мое любимое место. Сюда хорошо приходить, когда устал от всех.

— Я тебя не видела здесь, — говорить на человеческом языке ей было легко и радостно. — Наверное, ты живешь далеко?

— Нет, здесь, почти в порту. У меня мало свободного времени… А как тебя зовут?

Ах да, люди ведь дают друг другу имена. Дельфины тоже разговаривают меж собою, их разговор похож на музыку. И так же есть особый клич для каждого, вроде имени.

— Аве, — примерно так ее имя звучало для людского слуха.

— Аве? Похоже на молитву, — он улыбнулся уже увереннее. — Ну а я просто Грэй. Очень рад, — Грэй взял девушку за руку и легонько стиснул ее тонкие пальцы. Аве покосилась испуганно, потом поняла — это просто ритуал знакомства, дельфины ведь тоже притрагиваются друг к другу; и она по дельфиньему обычаю быстро коснулась губами его щеки:

— Я тоже рада.

Грэй достал из кармана хлеб и стал бросать низко пролетающим чайкам, но осторожные птицы сторонились его. Тогда Аве воскликнула по-чаечьи, воздух наполнился шумом крыльев, чайки стали ловить кусочки мягкого хлеба прямо на лету, почти из рук.

— Ты что, дрессировщица? — поинтересовался Грэй.

— А что это такое?

— Ну, учишь животных и птиц разным штукам, знаешь к ним подход, чтобы они слушались тебя?..

— Нет, я ничему их не учу. Просто это мои друзья.

— Я тоже хочу быть твоим другом.

— Ты мой новый друг, Грэй. Ты первый, кого я встретила здесь.

— Так ты приезжая?

— Можно и так сказать… Я из моря.

Собеседник не слишком удивился. В нескольких сотнях миль был остров, Грэй слыхал, что там живут какие-то поселенцы, давным-давно вступившие в конфликт с властями и не то сосланные, не то сбежавшие. Он решил, что Аве островитянка.

— Ты пахнешь морем, — сказала Аве; они сидели совсем близко.

— Я работаю на корабле. Пропахнешь тут, — голос Грэя стал сердитым.

— Что ты, это ведь чудесный запах.

— Зато работа не чудесная. Ладно, извини.

Солнце краешком зачерпнуло из соленого моря. Близился вечер. Протянулись по берегу две цепочки следов: мальчишьи — грубых сандалий с решетчатой подошвой, и девичьи — босые.

Город зажег разноцветные огни. То был скромный портовый городок со скучными улицами, с фонтаном на центральной площади — там бродили и целовались парочки, — с несколькими кафешками под зелеными опахалами пальм, только и всего; но Аве он показался прекрасным, ведь это был первый виденный ею город, и с нею был новый друг.

— Пойдем ко мне ночевать, — предложил Грэй. — Правда, каморка тесная, как-нибудь уж поместимся. А завтра утром мы с командой выходим на промысел, я отвезу тебя домой.

— Спасибо, Грэй. Но мне хочется просто побродить. И домой я отлично доберусь сама, не беспокойся.

— Ты замерзнешь.

На ней было тонкое, гладкой материи платьице, голубое с лиловатым отливом, как дельфинья кожа, нехитрый наряд едва прикрывал хрупкое, полудетское тело.

— Я никогда не мерзну, — возразила Аве с ноткой гордости. — Ты не думай, будто мне не хочется идти к тебе в гости, чуть позже обязательно зайду. Понимаешь, для меня здесь всё чудесно, всё внове, я хочу сразу побольше увидеть и узнать.

— А мне пора. Завтра спозаранку начинается работа, я должен хоть немного отдохнуть.

Тревожно зашумели ракиты, зашуршали выцветшей от зноя листвой.

— Они говорят, что рано утром будет гроза, — сказала Аве. — Милые сестрицы, они всегда так рады дождю.

— Скверно, — нахмурился Грэй. — В непогоду что за рейс, можно и вовсе без добычи вернуться.

Аве не спрашивала Грэя о его работе, и что за добыча ему нужна. Она слыхала о ловцах жемчуга, ее они мало интересовали, ведь красоту нельзя присвоить. А ни о чем другом не могла подумать.

Они простились под журчание фонтана, похожее на лепет подводных родников. Аве долго бродила в нежном свете звезд, фонарей и огромной луны. За нею увязалась большая собака, желтая с темно-коричневыми подпалинами, славная умная собака, они сразу подружились. А под утро захлестали молнии и хлынул теплый дождь. По улицам, бранясь, загрохотали тележками мусорщики. Ливень проводил Аве в родное море.

Дома свои хлопоты-заботы. Младший братишка, несмышленыш, наткнулся на морского ежа, наделал переполоха на всё подводное царство.

Мать горюет:

— Ты к людям ходила?

Грустно, виновато кивнула Аве. И увидела в глазах матери две крупные, недобрые слезы:

— Значит, не нужна тебе больше семья, не нужен родной океан. Гляди, наживешь беды, ко мне тогда не ходи плакаться.

Аве окинула взглядом Город дельфинов. Просторные, упругие течения мерцающей бескрайней воды, роскошные коралловые цветники. Каждый камушек донный, каждый завиток волны с детства ей привычен. Нет, не отдаст всё это, не променяет на каменную коробку. И вскричала девочка-дельфин:

— Мама, матушка! Скажи, почему так, и за что? Кто сделал меня такой? Почему все вы только дельфины и не терзаетесь никакими тревогами, кроме дельфиньих, а мне такая судьба?

— Не знаю, доченька, правда ли это. Бабушка Веда — ты помнишь ее, к старости она стала совсем белая, как створка моллюска, а ведь дельфины обычно не седеют, не меняют цвет своей кожи, — так вот, она говорила, будто наш океан забрал девушку, юную и прекрасную — она утонула, опрокинувшись в лодке; ее родные очень плакали и не отпускали ее умереть, вот ее дух и вошел в тебя, малого дельфиненка, а заодно ты получила и ее плотский образ.

— А вы, мои родные, боялись меня поначалу, да? За то, что я не такая, как все.

— Дочка, дочка… Дай Бог тебе никогда не узнать, что делают с теми, кто непохож на других, люди.

Грэева каморка приютилась под самой крышей, и из ее узкого окна был виден город, как игрушечный. Аве беспечно села на подоконник, раскинула руки, как крылья.

Аве рассмеялась — будто раскатились и разбились звонкие хрустальные шарики.

— Сумасшедшая! — крикнул Грэй. — Слезь немедля.

— А вдруг я умею летать? Иногда мне кажется, что летать не труднее, чем плавать в море. Знаешь, как плыть легче всего? Ловишь волну и сливаешься с нею, и тогда волна сама несет тебя. Может, и в небе так же — нужно ловить ветер.

Странное то было жилье и странные, разрозненные и в то же время одушевленные вещи наполняли его, почти не оставляя места для людей. Пестрый диван отзывался на каждое движение сидящих болезненным хрипом пружин, в углу к стене был прислонен огромный корабельный штурвал, треснутый посередине и кое-как связанный черной суровой нитью; потрепанный плюшевый заяц соседствовал с тяжелой пыльной бронзовой вазой, из которой торчали давно засохшие цветы; стены украшали большие цветные фотографии длинноволосых смеющихся парней с гитарами — «они делают музыку, классную музыку», пояснил Грэй; на полке стояло десятка три книг, чей вид говорил о том, что прочтены они увлеченно, неоднократно и не слишком осторожно — на многих корешках было ничего не разобрать, а иные и вовсе лишились обложек. Одна вещь заинтересовала Аве пуще всего — крупная витая раковина, розовато-перламутровая изнутри и коричневая снаружи.

— В ней живет голос моря, — сказал Грэй.

— Я знаю. Хочешь, я подарю тебе много-много таких?

— Зачем много? — спросил Грэй чуть позабавлено.