- Родная моя. Такая ложь во всем. В державе, в людях. Поставил им церкви… Да только у кого в сердце Господа не было, у того и в церкви не будет. Думают от Бога откупиться свечами пудовыми. У многих деньга заместо совести.
- Ты много сотворил. Тебя потомки помнить будут.
- А зачем это, — невесело усмехнулся князь. — Что нам от их памяти.
С высокой звонницы донесся благовест. Над просторным двором монастырским кружили сизые, как ладан, голуби.
Владимир сжимал ее ладони судорожно и горячо, всё время, пока боль свою ей исповедал, — и вдруг бережно поднес к губам. А в первый раз поцеловал ей, юной, руку когда-то бесконечно давно на окровавленных руинах Полоцка.
- Ты настоящая. Может, единственное настоящее, что у меня было.
Горислава откликнулась, повторяя их давнюю заветную, простую, как родниковая живительная вода, клятву:
- Знай, что я всегда тебя жду. И всегда буду ждать.
Песни Гориславы
1
Лебеди кричат,
вороны кричат,
небеса никак не поделят.
В темноту вонзится моя свеча.
На кострищах моих городов
я тебе присягаю, князь пресветлый.
На губах твоих горечь пепла —
твое войско спалило мой дом.
Лебеди кричат,
вороны кричат,
небеса никак не поделят.
Слишком много вместил ты в сердце —
удержал на ладони солнце,
и теперь обожжен навеки.
Твой народ стал моим народом.
Твоего я познала Бога.
Я и в горе останусь славна.
Не раба я тебе — жена.
Лишь под левою грудью ранка —
помяни-ка, хмельной народ, чужестранку.
Лебеди кричат,
вороны кричат,
и поныне небеса не поделят.
2
Рогнеда — это что за имя?
Звезда, упавшая в траву,
мелькнули конские стремена,
погасла искра на лету…
Как недобитую волчицу,
меня закинул на седло —
трофеем дивным похвалиться,
своею меткою стрелой.
Боишься показаться слабым,
поверить вздрогнувшей душе:
не скажешь ведь кому, что баба
дороже царства на земле.
Я буду первой и единой,
твою унявшей боль и грусть.
Рожу тебе, любимый, сына,
ты завещаешь ему Русь.
3
Бабья доля — что княгиня, что безродница,
всё один у сердца крик и зов.
Лишь Любовь нам зажигает солнце
через муть кровавую веков.
Бабья доля — вечно терпеливица.
Я преданней тебе, чем твой меч и конь.
Бабья доля вечно улыбается
назорянкой с нестареющих икон.
4
Тронулся лед, будто стая лебедей
на дальнюю сторону уплывала.
Ты позвал меня глядеть на приволье реки.
А река темнела, а река кричала.
Уносила река в морскую соленую пасть
жизнь старую, да Руси обломки.
Ты стреножил дикую кобылу — власть,
строил новь неблагодарным потомкам.
Плыли страсти-идолы, темнела река
да на своем языке что-то ворчала —
ей-то что, за свои века
и не то повидала.
И не раз взбухшей веной казалась река,
темно-красной от крови бросалась на стылый берег…
А нынче новый день из страданий рождался,
чтобы новому, единому Богу верить.
5
Меркнет мое солнце убиенное,
а я небо рву на лоскуты,
чтоб перевязать те раны страшные.
Наше небо в кровь зарей окрашено,
как над сердцем воина бинты.
Меркнет взгляд, синее неба ясного,
взгляд, державы повергавший в дрожь.
И слушают шуты сквозь темень окаянную
твой жаркий бред про счастье и про нож…
Но отступит лихорадка черная —
я вобрала знахарство земли.
В страшном торге с бездною незрячею
твоя жизнь на все века оплачена
силою моей земной любви.
6
И сказал, не повернув ко мне лица:
«Дам в мужья хоть воеводу, хоть боярина,
верной и страдавшей до конца
золотые горы дам в приданое».
Ты лучше своей рукою меня убей.
Я твоя — любовью лебедей.
Я пред тобою в страшном долгу.
Вот нож. Я уйти не могу.
7
Когда устанут псы, шуты и воины,
и мы с тобой останемся одни,
я буду гладить чуткою рукою
седеющие волосы твои.
Ты Бог и страх для всех. Суди и милуй,
швыряй в толпу им золото горстьми.
Ты князь для всех. А для меня — любимый,
болезный брат и непутевый сын.
ПРОЗА И СТИХИ ВОЕННОГО ЦИКЛА
I. Надежда
Время… Пытаешься понять и не можешь. Что это за стихия, забирающая в темноту целые поколения с тем же равнодушием, с каким на полях жнут зрелые колосья, дабы посеять новые? Век прожив, не можешь осознать времени — пуще, чем в молодости, когда вовсе о том не думаешь.
Одна. Как дерево вырубленной рощи, последнее, глубокой памятью корней держащееся за выжженную землю эпохи. Одна.
Молодым почему-то кажется, что память стариков похожа на довоенный черно-белый фильм. Нет, память живет в красках и звуках, тогда как нынешний день беспомощно блекнет.
Надежда проснулась. Вернее, ей в болезненной мгле трудно было отличить сон от существованья, но старуха ощущала под собою кровать, а не сырую, дрожащую от близких взрывов землю, и слышала тишину, исполненную милосердия и тоски. Рука, иссохшая, как зимняя ветвь, ожила в медленном движении: Надежда крестилась. Лампадка под иконой в углу, наверное, давно погасла. Не разобрать было с нескольких шагов, старуха жила почти ощупью который уж год. Но чувствовала: погасла. Некому зажечь.
