Гибберлингские стражники долго ещё поглядывали в сторону Ухающего леса. Видеть зимой грозу, да ещё целую кучу молний — это нечто странное. Решено было известить об этом старейшину.

Через час со стороны чудной грозы появилась одинокая человеческая фигура. Она уверенным шагом двигалась к посёлку.

— Кто это? — переспрашивали друг друга гибберлинги.

Фигура подходила ближе и вскоре её узнали:

— Бор-Законник! Это он!

Я вошёл в посёлок под всеобщее ликование. Меня подхватили и чуть ли не силой потянули в дом к старейшине.

— Никогда ещё человек, — говорил старший из «ростка» Задумчивых, — не делал для нас столь значительного дела.

Я понял: гибберлинги посчитали моё отсутствие желанием расквитаться с водяниками за то, что те напали на плоты, и потопили их реликвию. Разубеждать их в обратном у меня не было желания, ведь всё равно вышло примерно так, как им думается. Для них сейчас более важен результат. И в подобном свете я выглядел бесстрашным героем, честно бросившимся на превосходящее число врагов, чтобы восстановить справедливость и покарать дикарей.

Следовало всё рассказать, и я кратко и скупо поведал о своих приключениях, ловко избежав объяснений по поводу того, почему сражался только ножом. Гибберлинги слушали, затаив дыхание. Услышав о том, что я стал свидетелем того, как Слим убил ребёнка, вызвало такой гам, что на несколько минут мне пришлось умолкнуть. И плевать, что ребёнок был человеком. Гибберлингам явно претило одна только мысль, что можно так поступить, не считаясь ни с какими нормами морали.

Потом старейшина приказал готовить пир. Да такой, чтобы и еды и выпивки было горой.

— Не жалеть запасов! — провозгласил он.

Ко мне ринулись гибберлинги. Каждый хотел потрогать живого героя, в одиночку уничтожившим практически всех водяников.

Мохнатые лапки тянулись ко мне, дергая то за полы тулупа, то гладя акетон, то разглядывая оружие.

Гуляли до утра. Меня никто не спрашивал о тех странных молниях на краю Ухающего леса. Казалось, даже старейшине на это было наплевать.

Но это только казалось.

Когда я очутился подле него, при этом всосав уже добрую порцию эля, Задумчивый спросил:

— Матушки Глазастики говорят, что ты назвал людей Молотова, его наёмников, мятежниками. Это так?

Я не ожидал вопроса, и это было по моему лицу.

— Так, — кивнул ему в ответ.

— И что там произошло?.. Хотя не надо говорить. Дела людей нам не интересны… Уверен, что ты поступил верно.

— Я поступил по справедливости.

— Слова воина, — улыбнулся старейшина.

Он долго смотрел мне в лицо, прежде чем снова спросив:

— Это правда, что ты у водяников орудовал только одним ножом?

Я кивнул.

— Это же невозможно!..

— Смотря, как подойти к делу, — хотел браво улыбнуться я, но на лице застыла уставшая кислая мина.

Прокрасться в спящий лагерь и повырезать водяников один за другим, тихо, без угрызений совести, жестоко…

Что здесь сложного?

Другое дело, пересилить самого себя. Преодолеть то странное отвращение, от того чувства, что действуешь… как-то не честно… не благородно… Хотя, какое, к Нихазу, может быть благородство в убийстве, будь оно оправдано или нет?

А пересилив, загнав это чувство в дальний угол сознания, заходишь в одну хижину и вырезаешь всех мирно спящих водяников. Медленно, осторожно, чтобы не разбудить остальных. Потом поджигаешь дом и идёшь к следующему.

Дольше всего я возился с тем орком. И откуда он только взялся? Потом нашёл Слима…

Первое, что поразило в его хижине, так это обилие черепов. Человеческих (малых да больших), звериных, даже пару гоблинских. И, главное, все отполированы до такого белого цвета, что с его чистотой не сравнятся даже белки глаз.

— В их посёлке был орк… В посёлке гоблинов, тоже, — сказал я, а потом поведал о найденной амуниции Сотникова.

— Интересно, — это всё, что сказал старейшина.

Он долго теребил свою бороду. Пьяные гибберлинги затянули какую-то свою песню, заглушая все звуки вокруг.

— Возле Каменных Великанов, — начал он, перекрикивая гул, — обитает племя орков. Они зовут себя Тиграми. Между ними и Ермолаем поначалу были враждебные отношения. Но Сотников исполнил какой-то их древний ритуал… сразился с орками на Священной тропе. Поднявшись на Великаны, он встретился с их вождём и о чём-то долго-долго разговаривал. С того дня орки-то и попритихли… Но вот сейчас докладывают, что у них какой-то новый вождь. Да тут ещё ты говоришь о шлеме и кирасе… Как пить дать орки тут замешаны!

— Что за ритуал? — спросил я, чувствуя, что эль возымел своё действие, и мир перед глазами начинает покруживаться, словно юла.

— Точно не знаю… Спроси у моих братьев.

Я отошёл в сторону и тут же был подхвачен группой гибберлингов. Кажется, я с ними выпил. Дальнейшее помню, как в тумане: снова пили, ели… кажется даже песни пели.

Пришёл в себя на вечер следующего дня в жилище матушек Глазастиков. В голове сумбур. Она ко всему прочему гудит, как колокол. К горло подкатывает тошнотворный ком.

В доме был только дед. Он сидел у стола, что-то мастерил.

Услышав стоны, гибберлинг оторвался от занятия и подошёл ко мне.

— Тяжко? — улыбаясь, спросил он.

— Как я тут очутился? — выдавить хоть слово оказалось весьма проблематично.

— Приволокли.

— Да? Ничего не помню…

Старик смотрел на меня так, как смотрят на нерадивых, но всё же любимых, детишек.

Откуда-то вдруг родилось такое ощущение, что этому гибберлингу известны все мои чувства. Словно понимая всё, о чём я сейчас подумал, дед сказал:

— Ты мне много чего поведал…

— Много? — напрягся я.

— Рассказывал, как трудно твоё… ремесло… Жаловался, что боги тебя используют, как вещь…

— Твою мать! — выругался я.

Глазастик вышел вон и через минуту вернулся с большой кружкой «черного» эля.

— У меня кое-что есть, — сказал гибберлинг. — Лучшее средство и от холода, и от угрызений совести.

— И это поможет? — усмехнулся я.

— Безусловно.

В пору сейчас сказать что-то пафосное, мол, мы свою судьбу не выбираем Гибберлинг как будто снова прочитал мои мысли, улыбнулся, демонстрируя свои всё ещё острые зубки, и сказал:

— Мы такие, какие есть. А добро, либо зло — это лишь краски на ткущемся полотне жизни. Не будет чего-то одного, значит, не будет и картины, лишь одноцветная ткань.

— А кому надо это раскрашенное полотно? — я присел, стараясь унять поднявшуюся волну головокружения.

— Я верю в то, что все мы — гибберлинги, люди, орки, эльфы, водяники, гоблины, драконы и прочие, и прочие, — что все мы «нитки». Боги используют нас в своих делах. Сегодня ты на стороне Сарна, завтра — Нихаза. Что сделано, то сделано. Жалеть не надо.

— Такой моралью можно оправдать всё, что пожелаешь. В следующий раз придут… например, орки и вырежут жителей Гравстейна. Тоже скажешь, что, мол, сделано, то сделано?

— А тебе палец в рот не клади! Остёр на язык. Вот что, ты лучше пей эль. Пей и веселись.

Гибберлинг снова улыбнулся.

Я сделал мощный глоток, чувствуя, как ноги становятся ватными.

И тут мне вдруг подумалось, что я и был тем камнем, который бросили в мутные воды озера, под названием Сиверия. Волны, которые поднял тот «бросок», ещё долго буду кругами расходиться в стороны, баламутя этот аллод.

Понимают ли это те, кто решил использовать меня в своих целях? Лишь бы потом не пожалели.

Я снова сделал глоток, чувствуя, что сейчас могу облевать пол. Но вот один глоток, вот второй… четвертый… шестой… Тошнота отошла. Голова прояснилась… ушла печаль и горечь…

— Лучше? Я же говорил, что это прекрасное средство от угрызений совести.

Дед снова улыбнулся и ушёл за следующей порцией…

— Где он? — спросил чей-то женский голос.