— А что с ними не так? — Зубов прищурился, пытаясь увидеть что-то необычное.

— Взгляд пустой… Такой я видел только у покойников… Пустой, безразличный…

— Это от усталости, — отмахнулся командор, но сам внутренне напрягся. Прав был ратник: так смотрят только бесконечно уставшие люди. Те, кто прошёл невозможное, немыслимое, кому уже всё одно, жив он или мёртв.

Тут один из стражников вернулся к воротам и подошёл к Зубову.

— Говорят, — начал тараторить он, — что сами из Острога. Почти пятнадцать суток к нам добирались.

— Кто старшой?

— Вон тот парень, крайний справа… Только странный он какой-то.

— Как это? — не понял Зубов.

— Взгляд недобрый… Смотрит так, словно сейчас возьмёт и прибьёт.

Командор недовольно поморщился:

— Ну да, ну да… Зови, поговорим с ним.

Минута и к Зубову подошёл среднего роста человек. По его обветренному посеревшему лицу трудно было определить возраст. Да ещё эта заиндевевшая растрёпанная борода…

Одет человек был в просторную глухого покроя куртку. Точно такие же носили местные орки. Говорят, что подобная одежда хоть и неказиста, но очень тёплая.

— Внутренняя подкладка, вишь, мехом к телу-то, — заметил командор, глядя на куртку. — А наружная часть — мехом наружу… Штаны такого же покроя… торбазы на ногах… Одеты, что тебе одичалые людишки.

Зубов долго оглядывал человека перед собой. Взгляд остановился на его глазах.

Командор поёжился: «Какие безумные… Прав ратник: опасная личность. Такому убить, что наземь плюнуть».

— Кто таков? — надменно спросил Зубов.

— Человек…

— Смешно. Умник? — Гордей выдержал взгляд незнакомца, правда, ощущая, как по спине пополз неприятный холодок. — Имя как?

— Бор. С Ингоса… Вимурский повет… Грёнефьел-фьорд…

— Далече тебя занесло, братец. Ты у своих ребят за старшего?

Человек оглянулся назад, словно проверяя наличие отряда, а затем глухо бросил:

— Мы пришли из Вертышского Острога. Вернее, того, что от него осталось.

— Почему в орочьих одеждах? Издали вас можно принять за врагов…

— Бились в стойбище. Там и переоделись для дальнего похода…

— В стойбище? — не понял командор. — Вы сражались с орками?

— Пришлось… Такова воля становой урядницы Милы Огоньковой.

— А она где?

— Погибла в бою, — с некоторым вызовом отвечал Бор.

«Трудный человек. С таким не договоришься, — подумал командор. — И что мне с ними делать?»

— У нас был тяжёлый переход. Не все выжили, — продолжил Бор. — Шли почти пятнадцать дней. Ели одних пеструшек, которых под снегом нашли. Да ягоды какие-то… Надеемся, что вы приютите… обогреете…

В словах говорившего незнакомца не было ни одной умоляющей нотки. К жалости он не призывал. Сразу видно, что северянин. А у них там принято сначала обогреть человека, накормить, а потом уж и спрашивать.

Гордей потупил взор и проговорил:

— Конечно, конечно… Прошу следовать за нами. Вечером поведаете о ваших злоключениях.

— Поведаем, — с каким-то вызовом сказал северянин и при этом недобро улыбнулся.

Он махнул своим людям двигаться за ограду, и отряд послушно поплёлся к воротам.

…Нас осталось девятнадцать человек, да ещё три гибберлинга из «ростка» Стрелок. Я не спешил выполнять последнюю волю Огоньковой, и приказал всем ратникам сначала обойти стойбище, чтобы собрать всё, что может пригодиться нам в дальнем пути. На удивление, острожники послушались сразу. Не понадобилось «убеждать» людей в том, что во главе отряда стал я. Ни споров, ни косых взглядов.

Хватов и десятник Мирон Снегов были рядом, пока я осматривал повреждённую руку. Посиневшее предплечье, тёмная полоса поперёк мышц — след от лезвия топора.

— О-го-го! — десятник аж присвистнул. — Чем это тебя так?

— Скеггоксом, — и я кивнул на лежащий подле топор.

Егор Хватов вытянул его из чехла и заворожено посмотрел на лезвие.

— Крепкие кости у тебя! — бодро проговорил десятник. — Кольчуга кольчугой, но даже она не спасла бы от перелома… Пошевели, попробуй.

Я попытался приподнять руку. Было очень больно, но кое-как удалось это сделать. Ясно, что кости не переломаны, не раздроблены.

Ушиб… и весьма значимый… Долго теперь рукой не помашешь.

— Я знаю этот топор, — неожиданно заявил Хватов.

Мы с Мироном повернулись к нему.

— В начале осени я обменял его на тюк пушнины, — глухим голосом проговорил Хватов, опуская глаза до долу.

— И чей это скеггокс? — щурясь, спросил десятник.

Хватов пожал плечами.

— Мне он достался случаем, когда я был весной в Новограде. В торговом квартале один пропойца задарма предлагал. Я и взял… А потом подумал, мол, зачем он мне? Я же не воин.

— Оркам продал? — спокойно спросил я.

— Обменял, — живо ответил Хватов. — Честная сделка…

— Вот! — подошли гибберлинги. Они несли нечто похожее на меховые сапоги. — Торбазы. Вам бы всем стоило переобуться, иначе в тундре останетесь без ног.

— Отчего это? — не понял Мирон.

— Клан белых орков живёт в этих краях много лет. Они знают толк в том, что и как надо носить зимой, да ещё в тундре…

— Чего-то маловаты эти… торбазы… для взрослого орка, — заметил я.

— Это детские, — несколько смущенно сказала средняя сестра Стрелок.

В воздухе повисла какая-то неловкость. Я видел, как потупил взор десятник, да и гибберлинги стали глядеть чуть в сторону.

Чуть позже в стойбище насчитали тридцать два орочьих тела возрастом лет до десяти… Зрелище, признаюсь, не самое приятное. Даже для меня.

Через полтора часа в общую кучу собрали и провизию, и кое-что из одежды. Приказ переодеться ратники приняли не очень добро, но всё же подчинились. Перешагнули, так сказать, через себя.

Тела ратников сложили в общую кучу и подожгли. Потом, дождавшись, чтобы костёр разгорелся посильнее, острожники занялись и стойбищем. Шатры заполыхали, и в небо стали рваться громадные языки пламени.

Мы уходили на север и дорогу нам ещё долго освещали огни пожарища…

Порт, которые местные прозывали Туманным (а всё от того, что а основном в воздухе, и особенно по утрам, висела промозглая серая дымка), наводил ощущение какой-то тоски и безысходности. Избы сколочены на скорую руку, нет в них «живчика», присущего обычному дому. Да ещё этот въедливый туман… Благо воздух в последние дни потеплел, а то ещё холод донимал. Люди всё больше не весёлые, мрачные. Явно тоскуют по родным местам.

Мы прошли по натоптанной черной полосе дороги к длинному зданию, похожему на ремесленную мастерскую. Внутри было дымно, грязно, но тепло, и ещё пахло горячей похлёбкой.

Разместили всех в дальнем углу, выдали глиняные миски с густым варевом, пахнущим так, что аж дурно становилось (в хорошем значении этого слова).

— О, Сарн, — прохрипел кто-то из острожников. — Благодарим тебя за всё.

— Много не ешьте, — предупредили нас. — Может плохо стать.

— И как вы через тундру зимой на своих ногах дотопали? — спросил кто-то. — Уму непостижимо!

— Так и дотопали, — смакуя варево, пробурчал Хватов.

— Да про Багульникову Пустошь такие байки ходят! Там, говорят, никакой зверь, никакая птица не селится. Верно ли?

— Врут, — отвечал Егор. Остальные сурово молчали, лишь поглощая еду.

— Видали чего? — не унимался кто-то из портовых.

Острожники нервно переглянулись. Никто из них не решился, что-то ответить. Хватов же оторвался от миски, кинул взгляд на меня и отрицательно мотнул головой…

А в торбазах действительно было тепло. Орки, надо отдать им должное, были совсем не дураки. Ратники, переодетые в их мешковидные одежды из меха горных яков, сейчас напоминали сброд каких-то разношёрстных оборванцев.

Длинная ровная как стол снежная пустыня тянулась куда хватало взгляда. Эта однообразность, практически не меняющаяся на протяжении всего нашего пути, мерзкий туман, холод — все эти невесёлые спутники приводили людей в некоторое уныние, заставляя больше углубляться в себя.