Не помню. Абсолютно ничего не помню.

До сих пор перед глазами лишь тот миг, когда разум окутали непроглядные шоры. Тьма поглотила сознание. Было такое чувство, будто находишься в глубоком каменном мешке. Ни одного проблеска света. Ни одного намёка на него. Ни одного лучика.

И я, такой беззащитный, на холодном каменном полу.

А ещё помню страх.

Это был страх маленького ребёнка, покинутого своей матерью. Покинутого навсегда, а не на время, где-то непроходимой чаще. Это был страх одиночества. Страх душевной боли.

Я страдал и ужасно мучился.

Стены вдруг начали мерцать тусклыми зелёными переливами, будто небесные сполохи, кои бывают в северных землях.

Это сияние было поначалу даже незаметным. Казалось воображаемым. Но чем больше я вглядывался во тьму каменного мешка, тем явственней оно становилось.

Едва я это понял, как морок отошёл.

Была ночь. Небо заволокло тяжёлыми тучами, из которых неустанно сыпался мелкий дождь.

Я сидел, прислонившись спиной к толстому стволу дерева. Оно единственное казалось мне тёплым. Всё тело сводило от холода. Зубы стучали друг от друга, выбивая цокающую дробь.

Где я? — сознание всё ещё туго соображало.

Пейзаж не походил на привычную природу Светолесья. Могучие старые сосны сурово глядели на мою скукожившуюся фигуру, словно чего-то ожидая…

Это же Сиверия! — проснулся мозг. — Ну да, Сиверия! Ты что, забыл?

Дождь превратился в снежную крупу.

Я попытался встать и громко охнул. Тело ломило, особенно ребра. Ощущение было такое, будто я свалился с огромной высоты и забил их о землю…

Ну, конечно же, — усмехнулся я сам себе, вспоминая тот отчаянный прыжок и полёт на фонаре над главной площадью. — Ещё бы у тебя рёбра не болели!

Акетон в нескольких местах был порван. Левая штанина распорота до колена и в образовавшейся прорехе виднелся глубокий порез. От того, как сильно замерзла стопа, я понял, что в сапог натекло немало крови.

Дрался, что ли? — опять странные провалы в памяти.

Напрягся: «С кем? Со стражей Айденуса?..»

Я вдруг снова вспомнил тот его пронзительный взгляд.

В отличие от остальных Великий Маг совсем не испугался. Он глядел на меня, словно на нечто необычное и диковинное.

О, Тенсес! Что же тогда со мной случилось?

Ничего не помню. Абсолютно ничего!

Я снова попытался встать.

Надо двигаться, — говорил сам себе. — Надо, иначе замёрзну… околею… Найдут потом мой остывший труп, к примеру, волки. Или росомахи… Отгрызут голову и не вернусь уже в сей мир…

Вера в то, что человек должен умереть правильно, а именно — с головой на плечах, сильно влияла на наше понятие о ритуале смерти. Для многих преступников лучшим вариантом порой было даже сжигание на костре. По их словам, мол, так хоть на новое тело можно рассчитывать, после воскрешения. А то ходить с отрубленной головой подмышкой…

Да всё это глупые россказни. Такие же, как байки про родимые пятна.

— На затылке? — спрашивает крикливая баба у своей подруги. — Знать дубиной, али камнем по голове треснули. Ну тогда, ещё в прошлой жизни. Вот и след остался.

Я относился к этому, как простому суеверию.

А если быть честным с самим собой, то не смотря на все речи церковников, пока никто из чистилища не вернулся. Ну так, чтобы наверняка. Обычно для оправдания применяли отговорку, типа: «Страж Тенсеса, огромный великан в белом одеянии, с ослепительными крыльями за спиной и вооружённый гигантским мечом, стоит у Последних врат, не выпуская Искры назад в Сарнаут. Почему? Да просто нет достойных на воскрешение»…

Идти было очень тяжело. Голова просто раскалывалась на части. Левая нога практически не слушалась.

Я услышал легкое журчание. Думал — показалось.

Пить ведь хотелось страшно. Я сделал несколько шагов, кусты расступились, и, в тусклом свете изредка выглядывающей из-за мрачных снежных туч луны, увидел извивающееся русло какой-то речки.

Вертыш? Другой тут нет, вроде.

Ещё пару шагов и я ступил на тонкую корочку прибрежного льда. Тот как-то тоскливо затрещал под сапогом, но выдержал.

Сил идти уже совсем не было. От усталости мозг словно отключался.

Боюсь ли я смерти? Аж даже интересно! — это я, видно, уже начинаю бредить. — И всё же? Ответь сам себе честно… Боишься или нет?

Порой ведь врёшь даже себе. Убеждаешь в чём-то…

Перед внутренним взором вихрем пронеслись все события от тех, что были на безымянном острове, до походов по Светолесью.

Как всё начиналось? Тот остров вообще казался весёлой прогулкой. Что там тролль, что там Проклятая Искра! Да даже лесовики, и схватка с бандитами Дедяты Гнильского — всё это не казалось чем-то ужасным.

А вот чем дальше… Уже не так весело.

Внутри начала оседать какая-то гнильца. И к Орешку — я совершенно изменился.

Было ли мне там страшно? — Безусловно.

Но боялся ли я смерти? — Трудно сказать… Да и что такое смерть? Ну отправится моя Искра в чистилище. Если повезёт, то потом снова вернётся в сей мир… Так почему же мы все так боимся умирать? Кто ответит?

Я зачерпнул рукой воды из реки. Холод на какое-то время привёл меня в чувство.

Бритые по северной традиции виски пылали жаром. На лбу выступил пот.

Я сделал несколько глотков и закашлялся.

И тут же коварная мысль, будто подземный червь, что точит трупы: «Зачем бороться? Умри… Там, в чистилище, тебя ждёт покой…»

Где-то далеко-далеко заухала бодрствующая сова. Снег усиливался, укрывая землю толстым слоем белого одеяла.

И я закрыл глаза, прилёг на сухую траву… Журчание реки уносило сознание в далёкую даль… в чистилище, где ждут Искры…

Стало теплее… а, может, это просто наваждение умирающего тела…

Вдалеке мелькнули горящие свечи. Они тихо потрескивали, будто ветки под ногами осторожно крадущейся к водопою лани… Огоньки приближались… чувствовался запах мирры…

Всё. Пришёл… наконец-то…

Что-то тёплое коснулось моей щеки, но глаза уже были не в силах открыться.

— Эй! Кто ты? Как твоё имя? — спросил голос.

Я подумал, что это снова тот служка-гоблин. Хотел ему ответить, но лишь выдохнул… в последний раз… и резкий порыв ледяного ветра задул все свечи…

Уши заложило так, будто я ушёл на самое дно озера. Грудь сдавило, дышать было трудно и во всей мути, плотной пеленой застилавшей глаза, я с трудом различил какие-то фигуры.

— …а-а-а! — прорвалось сквозь пелену. — И-из-ме-е-на-а!

Я огляделся: возле дверей в самых нелепых позах валялось человек семь. Они были живы, только барахтались и стонали. Один, что ближе к выходу, собрался силами и снова проорал: «Измена!»

Избор Иверский держался за живот. Он сидел, раскинув ноги, у мозаичной стены, а его смятый нагрудник тускло поблескивал в свете курсирующего мимо узкого окна громадного янтарного фонаря, одного из тех которые в ночи освещали главную площадь.

Я стоял напротив Айденуса, всё ещё не в силах пошевелить ни ногой, ни рукой. Маг смотрел на меня с таким любопытством, с каким смотрят дети на диковинного жука. Он буквально подплыл ко мне, и я ощутил ещё большее давление в груди.

Пелена становилась гуще. Звуки через неё практически не пробивались.

И тут я увидел, как из меня исходит тончайший серый «дымок», словно я гриб-пырховка, наступая на который, в воздух вырывалось облачко «пыли».

Айденус приоткрыл свой рот. Его полные красноватые губы зашептали что-то непонятное. Мне отчего-то подумалось, что он говорил по-эльфийски.

Маг несколько раз повторил какую-то фразу. Я смог различить только небольшой более или менее понятный отрывок: «… кюр-ди дрюгон…»

— Сердце дракона, — беззвучно повторил я, всё ещё борясь с накатившейся вялостью и бессилием.

Непонятно отчего, но я всё ещё старался добраться до Айденуса, чтобы… чтобы… убить его…