Интересно, живя в прошлом на Ингосе в качестве Сверра…

Тут я сам себя остановил. Ведь раз так сказал, значит, уже считаю, что я и есть тот легендарный Сверр, победитель имперского флота.

В памяти всплыл образ лежащего на снегу мужского тела. Оно было пронизано стрелами… Кажется, восемь штук. Вдали пылают корабли. Чьи-то крики…

Руки вспомнили, насколько горячей бывает чужая кровь. Она прямо-таки обжигала… А ещё помнится, как стягивало кожу, когда эта кровь засыхала… Не хотела отмываться… Налипла. Трёш, трёш, а ничего не выходит… запах такой…такой…

Я остановился. Насколько же реалистичны эти образы, эти чувства!

Начинало светать. Откуда-то потянуло дымом… Показалось, что ли?

Я снова сделал привал и опять подкрепился. Что ни говори, а еда орков по-своему хороша.

О, Сарн! Где я только не побывал за эти полгода, с того момента, как очухался в башне Клемента ди Дазирэ. Что только не видел, чего только не перепробовал, и не переделал!

Разведчиком был? Был. В порту Новограда мешки с мукой возил. Устроился в Сыскной Приказ… В рядах гренадеров штурмовал крепость… Наёмником у купцов служил… Н-да! А вот женился и мог ведь остаться да управлять трактиром.

Я представил эту картину и рассмеялся. А потом вдруг вспомнилось лицо Заи, вспомнился запах сдобы в подклети… её искренний смех… вспомнилось, как она плакала, когда уходил в Орешек… искренне печалилась…

Когда я ещё вернусь в столицу? И вернусь ли вообще? Неужто всю жизнь бегать ото всех?

Запах дыма стал более явственней. Я поглядел на золотистое небо, на сизые горы по обеим сторонам речной долины. На припорошенные снегом леса… Как же я далеко от дома…

Дома? Мысль о том, что трактир Корчаковой теперь мой дом, приятно согревало душу.

Это ведь хорошо, когда есть куда вернуться. Хорошо, когда тебя кто-то ждёт.

Мне вдруг так захотелось остановиться и вопреки всему пойти назад.

А, может, — мелькнула мысль, — хрен со всеми этими «играми»! Гори оно всё ясным пламенем! Сам пойду к Айденусу. Объяснюсь… Он ведь не дурак, не сволочь какая. Думаю, поймёт… Взять тот случай когда в его башне появилась Тень, он почему-то отпустил меня. Значит, понял, что я не по своей воле…

Снег ярко сверкал в лучах утреннего солнца. Казалось, что передо мной рассыпаны бриллианты.

Скрип… скрип… скрип… Шаг за шагом я продолжал идти вперёд. Внезапный порыв души, тянувший к Корчаковой, звавший домой, уже прошёл.

Это от усталости, — оправдывал сам себя перед самим же собой. — Не обращай внимания. Вот доберёшься до крепости, там передохнёшь, успокоишься…

Запах дыма постепенно перешёл в характерный запах гари. Разум, углублённый в собственные размышления, не сразу отреагировал на перемену.

Какого тут происходит? — насторожился я, начиная прижиматься к берегу.

Далеко впереди виднелось нечто похожее на чёрные клубы. Они столбом вздымались к небу.

Ещё полчаса ходу и за следующим изгибом реки мне предстала жуткая картина: обугленный остов разрушенной крепости чернел на белоснежном склоне Вертыша. Рядом же виднелся выгоревший лес, черной массой уходящий к скалам.

— Вот мы и доигрались, — вырвалось само собой. — Просрали аллод…

Игривый ветерок закружил столбики дыма в своём диком танце. Я долго ещё растерянно стоял на берегу, глядя на то, что осталось от крайнего оплота Лиги в этой части Сиверии.

И куда теперь? И делать что?

Одни вопросы и ничего более…

Опустошённость… Наконец-то Мила смогла хоть с чем-то определиться, хоть что-то вокруг себя обозначить.

Выбираясь из темной бездны хаоса в полной растерянности, опустошённости, она дико озиралась по сторонам. Дым, гарь, разрушения… тела убитых… Множество сгоревших трупов, большинство из которых застыли в таких страшных позах, что невозможно даже вообразить, какие мучительные минуты пережили эти люди: одни сжались в клубок, кого-то скрутило от дикой боли. Но были и такие, что замерли, протянув руки за спасением… Сквозь треснувшую обуглившуюся кожу проглядывались белоснежные кости. Ощущение, будто их намеренно полировали.

— О, Сарн! — Мила прижимала ко рту ладонь. Её глаза уже болели от слёз. — Не может быть! Этого всего не может быть!.. Это сон!

Женщина закрыла глаза рукой, а когда снова их открыла — картина вокруг осталась неизменной.

— О, Сарн! Да что же это? — ком застрял в горле, слова выбирались наружу с большим трудом.

Милу душила какая-то слепая злоба… И ещё это бессилие… бессилие от того, что ничего нельзя изменить. Ничего!

Почему я выжила?.. Что мне делать? — Мила брела среди сгоревших остовов изб. Под ногами поскрипывал снег… Но казалось, что мир вокруг был повергнут в странную нереальную тишину…

Что делать? — женщина вытерла слезившиеся от ветра глаза. — Одна… осталась одна… Этого всего не может быть! Это сон… бред… Это всё нереально!

— Я…. Мила Огонькова… клянусь стоять…

Слова с трудом складывались в сознании. Но присяга, данная в столице перед торжественным строем, это пока всё, что не давало разуму снова окунуться во тьму беспамятства.

— … стоять на страже… хранить верность Лиге… идеалам Света…

Ноги, словно чужие, словно живущие своей жизнью… Они совсем не слушались. В голове муть… руки опускаются…

Одна только мысль: «Что делать?»

Мила села на землю и зарыдала.

Так плачут только те, кто потерял в этом мире всё… теперь уже всё…

Огонькова совсем не заметила, что к ней подошёл какой-то человек. Он опустил лук и хмуро уставился на плачущую женщину холодным взглядом.

Человек вытянул флягу и подошёл ближе.

— Выпей, — строго сказал он.

Мила повиновалась. Ей даже в голову не пришло спросить, кто перед ней. Полная апатия ко всему, безразличие… жизнь кончилась…

От последней мысли ей стало ещё горше, и Мила снова заплакала. Но уже тихо, без истерики.

Содержимое оказалось полугаром. Мила поперхнулась. Человек забрал назад флягу и чуть отошёл в сторону, оглядывая выгоревший дотла Вертышский Острог.

— Вот и доигрались, — не понятно о чём, сказал он.

А потом, развернувшись, грубо спросил у Милы:

— Вы кто такая?

Огонькова подняла глаза. Мозг отказывался работать. И тут резкая пощёчина…

— Вы меня слышите? — Милу схватили за плечи и резко затрусили.

— Уйди… ты кто… отстань от меня…

Огонькова попыталась оттолкнуть человека.

— Что здесь случилось? — не отступал незнакомец.

— Что ты от меня хочешь? — скривилась Мила, словно у неё ныли зубы. — Кто ты?

— Я? Допустим… Бор.

— Какой Бор?

Человек отпустил Милу и стал заглядывать прямо ей в глаза. У незнакомца был характерный взгляд, который присущ только северянам.

— Вы сами-то кто такая будете?.. Что тут случилось, Нихаз вас подери?

Огонькова всё ещё непонимающе глядела на незнакомца…

Я сама во всём виновата, — корила себя Мила. День как-то не пошёл с самого утра. А сейчас и подавно всё из рук валилось. — Строже с ними надо!

Как же ей опостылела эта Сиверия. Эти своенравные люди… Так и норовят сделать всё наперекор. Прямо, как дети…

Но и это ничего! Лень, воровство — вот «болезни» этого аллода, вернее Вертышского Острога, которые надо побороть.

У Огоньковой было слишком много энергии. Нерастраченной энергии. И нет ей иного выхода… уже много-много лет нет… А тут такой подарок — перевод в крепость, требующей полной перестройки. Начать бы только, да поскорее.

Былое — только сон, — по утрам талдычила Огонькова. И верила в эти слова свято. Как верят, что днём светит солнце, что зимой идёт снег…

Конец лета, а до сих пор не приступили к сооружению защитных валов. Мила от досады стукнула маленьким кулачком по потемневшему от времени бревну частокола.

Дела у инициативной Огоньковой не заладились с самого начала приезда в крепость. Отбыв из столицы двенадцатого дня месяца Святого Лекса, Мила сначала добралась до Молотовки. Оттуда две недели великолепного путешествия по реке с её живописными (особенно в летнюю пору) берегами, которое закончилось полным разочарованием, начиная от самого приёма в крепости, до организации дел в ней.