Это про меня. Перед глазами какая-то муть, всё кружится.
— Да вон сидит у того стола, — ответили гибберлинги.
Я находился в Великом Холле. По местному — Сторхалл. Размерами он был чуть меньше Дома старейшин. Но лишь чуток.
Перед входом над лестницей висел громадный деревянный баркас со всеми причиндалами: вёслами, сетями, какими-то мешочками. Ощущение такое, словно его только-только принесли из реки и повесили тут обсушиться. Лодка находилась достаточно высоко, чтобы взрослый мужчина мог взойти и даже не наклонятся.
Как мне потом рассказывали, подобные баркасы висят во всех великих холлах гибберлингских поселений. Они были своеобразным символом-напоминанием об исторических корнях, о прошлых подвигах и героических походах, и в некотором роде об известном Свене-рыбаке, который первым открыл секрет астральных путешествий.
Сторхалл, как и Дом старейшины, представлял собой тоже две соединённых между собой круглые комнаты: одна громадная — собственно холл, другая поменьше — типа кладовой. Внутрь можно было попасть, только войдя во входы, сделанные в местах соприкосновения комнат, при этом обойдя малое сооружение по террасе слева или справа.
Великий Холл служил своего рода местом сборища гибберлингов. Они частенько организовывали посиделки за кружечкой «черного» эля. А в праздники — пировали, прославляя своих легендарных героев.
Кстати, одним из них стал и я. Мне приходилось слышать о своём походе к водяникам такие истории, что любой сказочник позавидует.
В малой зале Сторхалла находилось хранилище общих запасов посёлка. Оттуда всегда пахло рыбой, какими-то соленьями, травами и прочей ерундой в том же духе. На входе стояли всё те же смешные фигурки гибберлингов, воздевавших к небу коротенькие ручки, а на головах у них были капюшоны до глаз.
В большом холле полным полно столов с «детскими» стульями и скамьями. Посередине пылал открытый каменный очаг. А у стен вздымались бочки с элем.
Под самым потолком висела деревянная фигурка гигантской рыбы. А уходившая вверх спиральная лестница заканчивалась площадкой, на которой громоздились полки с корзинами, и чанами.
— Давно он тут… сидит? — снова спросила женщина.
Я попытался её разглядеть, но пелена перед глазами стала ещё гуще и непроглядней.
Судя по всему, женщине ответили, что давно.
— Пьёт, что тот Вар-Брюхотряс, — пробурчали гибберлинги.
— Кто? Ну да ладно… Надо бы его в чувство привести. Сможете?
— Попытаться-то можно… Лишь бы он не стал буянить.
— А уже пытался?
— В некотором роде. Перебил тут несколько бочек с элем, погромил стулья с утварью… Бился с водяниками, — прошептал голос. — Насилу успокоили. Боимся, как бы он вовсе умом не тронулся…
— Какими водяниками?
— Хрен его знает… Он как в запой ушёл, так ему всё кругом какие-то враги кажутся. Вчера кричал, что водяников видел. Мол, перелезли через забор и хотят всех…
— Так гоните этого пьяницу прочь! — возмутилась женщина.
— Да вы что! Это же Бор-Законник! Он добыл нашу…
— Ой, ладно! В общем, дело такое: надо, чтобы к утру, он был вменяем. Договорились?
— Да к нему никто не подходит. Боятся, что голову отрежет, как Слиму, вождю водяников…
Тут что-то громко звякнуло и, кажется, все договорились.
Меня связали и куда-то потащили. Некоторое время я плохо соображал и не осознавал, что происходит.
…Снег тихо похрустывает под ногами… Я крадусь, стараясь ничем не выдать своего присутствия… Ещё одна хижина…
Лезу вверх, даже дыхание задержал, чтоб не как в прошлый раз… Тогда водяник резко открыл глаза, я аж испугался от неожиданности. Он удивлённо посмотрел в моё лицо, но так и не успел понять, что его голова уже держится лишь на костях хребта…
Я взбираюсь… практически не дышу… В этой хижине трое… У входа расположился толстый водяник. Чуть поодаль ещё один… а в крайней части хижины кто-то поменьше…
Раз! Нож воткнулся пониже затылка. Водяник и проснуться не успел… легкая смерть… и быстрая… слегка лишь дёрнулся…
Подхожу ко второму… лежит весьма удачно… если навалиться на него и прижать к полу, да ещё надавить рукой на лоб, чтобы случаем не дёрнулся, то удастся легко перерубить мышцы шеи, трахею, и кровеносные артерии…
Так и делаю… успешно делаю… В нос ударяет противный «рыбий» запах…
Третий… маленькое тельце… небольшое… Только задумался. Как его убить, как водяник приоткрыл сонные глаза… такой спокойный у него взгляд… как у ребёнка…
Фух! Готово!
Начал поджигать хижину. И тут на плечо легла холодная шершавая ладонь. Я аж присел от неожиданности.
Убитые водяники уставились на меня своими мутными мёртвыми глазищами. Из перерезанного горла густыми точками вырывалась тёмная кровь…
— Держите его, мать вашу! — кричат сзади.
Кто-то навалился на плечи.
— Сколько он сегодня выпил? — слышу знакомы голос.
Что-то отвечают. Не могу понять что именно… ощущение, будто бубнят под нос… как водяники…
Фу! Противно… руки какие-то грязные… пальцы липкие…
Я резал их, кромсал на куски, чтобы не встали… не поднялись на ноги…
Раз… ещё раз… мышцы лопались от напряжения…
Я сдержал позыв рвоты и пошёл к следующей хижине. Огонь лижет деревянные брусья, и они потрескивают… в воздухе начинает вонять горящей плотью…
Перебью водяников… всех перебью…
Разум охватывает такая злоба, а перед глазами Слим, со всей силы ударяющий маленькое детское тельце о камни…
За это я… за это я… вырежу весь посёлок. Всех водяников, от мала до велика! Пусть почувствуют, каково это, быть бессловесной тварью, с которой можно делать всё, что угодно.
Я иду к вам… и сделаю, что обещал… обязательно сделаю…
Жалеть? Кто сказал? — оглядываюсь — никого…
Они лезут ко мне. Изрезанные, обугленные… Глаза навыкате…
Да Нихаз вас дери! Сдохните же твари!..
Перед глазами пляшут какие-то тёмные тени. Мне всё время казалось, что из-за бочек, корзин и прочих мест пытаются вылезти водяники. Эти гадёныши подстерегали меня за каждым углом, даже прятались под кроватью.
…Найду всех! Всех до одного!..
— Где мои мечи? — орал я, пытаясь освободиться от верёвок. — Ах, вы ж суки мохноногие! А ну выпустите меня!
— Он сейчас освободиться! — кричит кто-то из гибберлингов истошным голосом.
Водяники видят, что я связан… Радуются, хватаются за свои пики, вылезают со всех мест… бегут ко мне…
Давай! Давай!.. А руки-то связаны!
— Вы что же делаете? — кричу гибберлингам. — Не видите, что рыбоголовые лезут?
Рвался, брыкался… Меня окатили холодной водой, и, кажется, дали лёгкую пощёчину.
— Оставь его, — бросил кто-то у изголовья.
Я узнал голос. Это говорил дед Глазастик.
— Не видишь разве, что он не в себе? — продолжал гибберлинг.
— Нам приказано…
— Идите прочь! Я сам с ним останусь.
— Да он вообще невменяем!
— Прочь! — зло гаркнул дед. — Сами вы… Не видите, грехи его мучают… грехи…
— Какие грехи?
— Наши… Идите все прочь.
Кажется, мои мучители ушли.
— Дед? А, дед? — позвал я. — Развяжи, прошу. Идут они…
Водяники замерли, всё ещё опасаясь подойти ближе… Сколько же их тут! Эй, сколько вас?..
Деревня пылает ярким пламенем. Сполохи рвутся к темному небу.
О, Тенсес! Дай мне сил… Святой Арг, услышь слова мои.
— А-а-а! Сдохните вы! — рвусь, но путы мои крепки.
А водяников тьма… И за ними колдуны.
Голову стянул ледяной обруч.
Вот и всё! Вот и конец!..
На лоб опустилась тёплая ладонь.
— Эх, сынок, сынок…
В значении последнего слова я был не уверен. За всё время пребывания в Гравстейне я немного поднаторел в их языке, нахватался слов. Кажется, дед меня назвал именно «сынком». Он использовал уменьшительно ласкательный оборот, который применяют в общении с детьми.
— Дед, водяники идут. Будут мстить! Развяжи, а? Ты слышишь? — крикнул я, дёргаясь в попытке освободиться. — Все погибнут… Спать нельзя!
