И вот ты, бывший жертвой хищной птицы, Бежишь; в горах погоня за тобой, И стон любимой, и снопы пшеницы, Увязанные ивовой корой… Давид Гурамишвили под дождем Буря затмила пути неисходные. Дождь затопил их в полуночной темени. Боже! Ты капля иль вервие водное? Древо спасения дай, не убей меня! Пенящаяся потоками бешеными, Бурная ночь тебе стала прибежищем, Выла она, словно мать безутешная. Скрыться тебе от врагов было где ж еще? Ни деревца под скалистыми кручами. Долгие поиски были напрасны. Падал ты, ливня веревками скрученный. Видел я лик твой, и в муках прекрасный. Капля была то иль гроздь виноградная? Только за что, угнетенного горем, Ливень казнил тебя лютый? Как жадно я След твой искал по размытым нагорьям. Минут несчастья, но пусть не изменится Сердце, великой любовью не сытое. Ночь бы с тобой просидеть мне на мельнице, Полные ливня найти бы следы твои. Звал я, искал тебя долгие годы, В ночь погружался с горящей лучиной Там, где ты пел, златоуст непогоды, В шуме дождя над долиной пустынной. Горе блеснуло в кудрях твоих проседью. Перевязав песнопеньями раны, Грузии розу вернул ты пером своим, Схожую с вешней зарею багряной. Дождь ли шумит, или, полны печали, В песнях трепещут стихи белокустые? Книгу читая, горю, как свеча, я. Голос мой, странник, зовет тебя в Грузию. Утерянный кусок Дней двенадцать полз ты по ущелью, Прятался, заслышав лай собак. Камни были для тебя постелью, Одеялом — полуночный мрак. Жил ты диких яблонь скудным даром, Падал, смертной мукою объят… Ты во сне пришел к родным чинарам И в траве услышал писк цыплят. И проснулся. Как предвестье счастья, Дымно-алый наступал рассвет. Понял ты — умчались восвояси Хищники, твой потерявши след. Груду огурцов найдя дорогой, Радостный, к потоку ты сбежал. Мыл ты огурцы и славил бога… О, как много дней ты голодал! Вдруг — не чудо ль? — колокола пенье! Под зарей истаивала мгла, И над мглой, как райское виденье, Церковь белым голубем плыла. И когда, в забытом этом звуке Избавленья внемля языку, Ты воздел трепещущие руки,— Огурцы посыпались в реку. Снедь твою убогую умчала, Пожрала волна, как алчный враг. На устах молитва замолчала, Горькая молитва натощак. И, тоскуя, ты упал в бурьяне, Лег, младенца малого слабей. Что же колокол в рассветной рани Звал тебя к заутрене своей? Хула на бога Дерзко возроптал на бога Дух мой, полный возмущеньем: «Если дал, зачем же отнял И обрек меня мученьям?» Давид Гурамишвили Мучим голодом, влачился Ты меж цепкими кустами И, уже без сил, взмолился Пересохшими устами. Найденные на дороге Огурцы вода умчала. Не судьба ль кусок убогий Отняла, послав сначала? Истомлен лучами неба, Падая от изнуренья, Ты алкал хоть крошки хлеба, Ты искал отрадной тени, И изрек слова укора, Гневом праведным объятый: «Господи, вот — шел я в гору, Что же вниз толкнул меня ты? Темный смысл открой мне, боже, Этой притчи непонятной: Если ты мой пастырь, что же Скудный дар свой взял обратно? Вера сгинула в пучине, Дар, что злата был дороже! Жил я верой, но отныне Как пребыть нам в дружбе, боже? Взяты огурцы волною, Как Торгваем — шлем и латы. Вот лицом к лицу с тобою Встал я, гибелью объятый. Был бы бог в небесной тверди — Сына б он в беде не бросил! И плохой хозяин жерди Для опоры ставит гроздьям!» Как после бегства из плена Давид Гурамишвили увидел ток Словно призрак, брел ты слепо, Сквозь кустарник продираясь, Не имея крошки хлеба, Много дней травой питаясь. |
