Литмир - Электронная Библиотека
Литмир - Электронная Библиотека > Туманский Федор АнтоновичСомов Орест Михайлович
Коншин Николай Михайлович
Илличевский Алексей Демьянович
Филимонов Владимир Сергеевич
Крюков Александр Павлович
Дашков Дмитрий Васильевич
Панаев Владимир Иванович
Шишков Александр Ардалионович
Плетнев Петр Александрович
Нечаев Степан Дмитриевич
Родзянко Аркадий Гаврилович
Норов Авраам Сергеевич
Крылов Александр Абрамович
Туманский Василий Иванович
Григорьев Василий Никифорович
Ротчев Александр Гаврилович
Ободовский Платон Григорьевич
Загорский Михаил Павлович
Шкляревский Павел Петрович (?)
Деларю Михаил Данилович
Зайцевский Ефим Петрович
Щастный Василий Николаевич (?)
Розен Егор Фёдорович
Теплова Надежда Сергеевна
Тепляков Виктор Григорьевич
Олин Валериан Николаевич
Козлов Василий Иванович "литератор"
Федоров Борис Михайлович
>
Поэты 1820–1830-х годов. Том 1 > Стр.134
Содержание  
A
A

424–430. ФРАКИЙСКИЕ ЭЛЕГИИ

(Писаны в 1829-м году)

Ma bouche se refuse à tout langage qui n’est pas le vêtement même de la pensée… et d’ailleurs… ma lyre est comme une puissance surnaturelle qui ne rend que des sons inspirés.

Ballanche[257]

1. ПЕРВАЯ ФРАКИЙСКАЯ ЭЛЕГИЯ

Отплытие[258]

Adieu, adieu! my native shore Fades o’er the waters blue…

L. Byron [259]
Визжит канат; из бездн зыбучих
Выходит якорь; ветр подул;
Матрос на верви мачт скрыпучих
Последний парус натянул —
И вот над синими волнами
Своими белыми крылами
Корабль свободный уж махнул!
Плывем!.. бледнеет день; бегут брега родные;
Златой струится блеск по синему пути.
           Прости, земля! прости, Россия,
           Прости, о родина, прости!
Безумец! что за грусть? в минуту разлученья
Чьи слезы ты лобзал на берегу родном?
           Чьи слышал ты благословенья?
Одно минувшее мудреным, тяжким сном
           В тот миг душе твоей мелькало,
И юности твоей избитый бурей челн
И бездны перед ней отверстые казало!
Пусть так! но грустно мне!
Как плеск угрюмых волн
           Печально в сердце раздается!
Как быстро мой корабль в чужую даль несется!
О лютня странника, святой от грусти щит,
           Приди, подруга дум заветных!
           Пусть в каждом звуке струн приветных
К тебе душа моя, о родина, летит!
1
Пускай на юность ты мою
Венец терновый наложила —
О мать! душа не позабыла
Любовь старинную твою!
Теперь — сны сердца, прочь летите!
К отчизне душу не маните!
Там никому меня не жаль!
Синей, синей, чужая даль!
Седые волны, не дремлите!
2
Как жадно вольной грудью я
Пью беспредельности дыханье!
Лазурный мир! в твоем сиянье
Сгорает, тонет мысль моя!
Шумите, парусы, шумите!
Мечты о родине, молчите:
Там никому меня не жаль!
Синей, синей, чужая даль!
Седые волны, не дремлите!
3
Увижу я страну богов;
Красноречивый прах открою:
И зашумит передо мною
Рой незапамятных веков!
Гуляйте ж, ветры, не молчите!
Утесы родины, простите!
Там никому меня не жаль!
Синей, синей, чужая даль!
Седые волны, не дремлите!
           Они кипят, они шумят —
И нет уж родины на дальнем небоскате!
Лишь точка слабая, ее последний взгляд,
Бледнеет — и, дрожа, в вечернем тонет злате.
           На смену солнечным лучам,
Мелькая странными своими головами,
Колоссы мрачные свинцовыми рядами
С небес к темнеющим спускаются зыбям…
Спустились; день погас; нет звезд на ризе ночи;
           Глубокий мрак над кораблем;
           И вот уж неприметным сном
На тихой палубе пловцов сомкнулись очи…
Всё спит, — лишь у руля матрос сторожевой
О дальней родине тихонько напевает,
           Иль, кончив срок урочный свой,
Звонком товарища на смену пробуждает.
Лишь странница-волна, взмутясь в дали немой,
Как призрак в саване, коленопреклоненный,
           Над спящей бездною встает;
           Простонет над пустыней вод —
И рассыпается по влаге опененной.
           Так перси юности живой
           Надежда гордая вздымает;
           Так идеал ее святой
           Душа, пресытившись мечтой,
           В своей пустыне разбивает.
           Но полно! что наш идеал?
Любовь ли, дружба ли, прелестница ли слава?
           Сосуд Цирцеи их фиал:
           В нем скрыта горькая отрава!
И мне ль вздыхать о них, когда в сей миг орлом,
Над царством шумных волн, крылами дум носимый,
Парит мой смелый дух, как ветр неукротимый,
Как яркая звезда в эфире голубом!
Толпы бессмысленной хвалы иль порицанья,
Об вас ли в этот миг душе воспоминать!
           Об вас ли сердцу тосковать,
Измены ласковой коварные лобзанья!
Нет, быстрый мой корабль, по синему пути
           Лети стрелой в страны чужие!
           Прости, далекая Россия!
           Прости, о родина, прости!
23 марта 1829

2. ВТОРАЯ ФРАКИЙСКАЯ ЭЛЕГИЯ

Томис

Hic ego qui jaceo tenerorum lusor amorum
        Ingenio perii Naso poeta meo.
At tibi qui transis ne sit grave, quisquis amasti,
        Dicere, Nasonis molliter ossa cubent.
Ovid., Trist., Lib. III, El. 5. v. 70[260].
Свинцовой дымкою подернут свод небес.
По морю мутному холодный ветер бродит;
Ряды широких волн шумят, как темный лес,
И, будто рать на бой решительный, проходят.
«Не буря ль это, кормчий мой?
Как море вихрится и плещет!»
— «О нет, пусть этот ветр глухой
В послушных парусах трепещет!
Пусть бьется море: гневный вал
Еще до нас не долетает,
И наших пушек грозный шквал
Еще с цепей их не срывает!»
— «Смеюсь над бурей я твоей!»
Но что же там, в дали волнистой,
Как пояс желтый и струистый,
Мелькает на краю бунтующих зыбей?
Тебя ли вижу я, изгнанья край унылый?
Тебя ль, бессмертного страдания земля!
О степь, богатая Назоновой могилой![261]
Ты ль так безжизненна? тебе ль душа моя
                 Несет дар слез своих печальный?
                 Прими их! пусть в дали седой
Ты, как холодный труп, как саван погребальный,
Безмолвно тянешься над бездною морской, —
Красноречив твой глас, торжественный покой!
Святая тишина Назоновой гробницы
Громка, как дальний шум победной колесницы!
                 О! кто средь мертвых сих песков
                 Мне славный гроб его укажет?
                 Кто повесть мук его расскажет —
                 Степной ли ветр, иль плеск валов,
                 Иль в шуме бури глас веков?..
                 Но тише… тише… что за звуки?
                 Чья тень над бездною седой
                 Меня манит, подъемля руки,
                 Качая тихо головой?
                 У ног лежит венец терновый,
                 В лучах сияет голова,
                 Белее волн хитон перловый,
                 Святей их ропота слова.
                 И под эфирными перстами
                 О древних людях с их бедами
                 Златая лира говорит.
                 Печально струн ее бряцанье:
                 В нем сердцу слышится изгнанье;
                 В нем стон о родине звучит,
                 Как плач души без упованья.
                 Она поет:
вернуться

257

Мои уста отказываются от всякого языка, ибо он не является подлинным одеянием мысли… лира же моя, подобно сверхъестественной силе, издает лишь внушенные ей свыше звуки. Балланш (франц.). — Ред.

вернуться

258

Общими примечаниями к этой и к другим Фракийским элегиям могут служить изданные за два года перед сим Письма из Болгарии, археологическое путешествие автора по древней Мизии, во время кампании 1829-го года.

вернуться

259

Прощай, прощай! мой родной берег исчезает за синими волнами. Байрон (англ.). — Ред.

вернуться

260

Я, который лежу здесь, нежной любви песнопевец,
        От своего и погиб дара поэт я Назон.
Ты же, прохожий, и сам любивший, за труд не сочти ты
        Вымолвить: мягко пускай кости Назона лежат.
Овидий, Скорби, кн. III, элегия 5, стих 70 (лат., пер. А. А. Фета). — Ред.
вернуться

261

О степь, богатая Назоновой могилой!

«Странно, почему место Овидиева изгнания было до сих пор предметом стольких ипотез, и почему некоторые антикварии искали могилы римского поэта близь берегов Днестра (древнего Тпраса). Известно, что это неизъяснимое предположение осуществлено даже названием небольшого городка, построенного на берегу „Аккерманского залива и еще до сих пор существующего под именем Овидио-поля“. Стравон обозначает довольно явственно географическое положение древнего Томиса... „Вправе от морского берега, по направлению от священного устья Истера (Дуная), — говорит он, — находится, в расстоянии 500 стадий, маленький городок Иструс (вероятно, нынешний Гирсов). 250 стадий далее — существует Томис, другой небольшой городок“ и проч. (Strab., lib. VII, cap. VI). Аполлодор, Мела и наконец сам Овидий не оставляют, кажется, никакого сомнения по сему предмету. (См. сего последнего: Ex Ponto, IV, El. 14, v. 59. — Trist., Ill, El. 9, v. 33.) По мнению Лапорт-дю-Тайля и Корая, французских переводчиков Стравона, вычисление расстояний, сделанное размером олимпийских стадий, по нашим новейшим картам, начиная от устья Дуная, называемого Эдриллисом, заставляет думать о тожестве древнего Томиса с нынешним Томисваром; но что такое Томисвар? Известный ориенталист г. Гаммер, думая видеть развалины Томиса на месте нынешнего Бабадага, напрасно проискал во всей Добруджийской Татарии „означенного на многих картах“ города Томисвара и кончил свои исследования откровенным признанием, что „in den ganzen Dobrudscha kein solches Ort existiert“ (Rumili und Bosna, geographische Beschreibung von Mustapha Ben Abdalla Hadschi-Chalfa; [Во всей Добрудже не существует такого места („Румилия и Босния, географическое описание Мустафы бен Абдалла Хаджи Хал-фа…“) (нем.). — Ред.] стр. 30, в примечании). От Бабадага г. Гаммер бросается за Томисом. к нынешней Монголии: „Der See, an welchem das alte Tomi lag, — говорит он, — könnte der von Babadag, wahrscheinlicher aber, der bei Mongolia gelegen sein“. (Ibid., стр. 196.) [Море, у которого лежал древний Томис, может быть Бабадагским морем; однако вероятнее, что оно находится у Мангалии (там же, стр. 196) (нем.). — Ред.] Тожество Манголии с древнею Каллатиею уже давным-давно доказано. Полагая (по таблицам Бартелеми) греческий стадий в 94 ½ французских тоаза и отношение сего последнего к нашей сажени, как 76,734:84,000, я нахожу, что расстояние священного устья Дуная от Томиса, полагаемое Стравоном в 750 стадий, заключает в себе около 129-ти наших верст. По карте генерала Гильемино, устье Дуная, называемое Эдриллисом, находится от нынешней Кюстенджи почти точь-в-точь на таком расстоянии. Сочинитель Исторической географии по древним картам Д’Анвилля называет сей последний городок Константианою и ставит оный не далее четырех французских лье от древнего Томиса. Основываясь как на этом, так и на всех означенных соображениях, я осмеливаюсь думать, что во всяком случае могила Овидия существовала не в одном моем воображении; но могла таиться (и даже весьма невдалеке от меня) в окрестностях Кюстенджи, представившейся глазам моим 24-го марта 1829 года, во время моего плавания в Варну» (Письма из Болгарии, стр. 13–15).

134
{"b":"250441","o":1}