Меналк Увы! это только во сне, на беду. Микон Что будто, став юношей снова, В каком-то обширном, прекрасном саду, Под тению мирта густого Лежал я на мягкой душистой траве; В кустах соловьи распевали; Зефиры ж, скрываясь в цветах, мураве, Прохладой в лицо мне дышали; А шум водопада в соседнем лесу, Сквозь чащу дерев проникая, Всё больше и больше склонял от часу́ К дремоте… Меналк И ты, засыпая…
Микон Я не́ спал. Вдруг, вижу, подходит ко мне Пастушка, осанкой — богине, Цветущей красою подобясь весне (Взор девы, склоненный к корзине, Глубокую сердца печаль выражал); Приближилась — стала — взглянула — И что же? Кого я в пастушке узнал?.. Дориду! Меналк Дочь старца Эввула? Микон Дориду, подругу младенческих лет, Которой любовь озарила Блаженством Миконовой жизни рассвет, Завидную участь сулила! Которую воля всесильных богов Дияниной жрицей назвала В то время, как нежность счастливых отцов Нам брачный венок соплетала!.. Прельщен, очарован виденьем таким, Я бросился к милой, но прежде, Чем обнял, виденье исчезло как дым — Лишь руки коснулись к одежде — И я, пожалей, пробудился от сна! Меналк Так это тебя возмущает? Не дважды в течение года весна Цветами поля убирает — Не дважды, товарищ, нам быть молодым. Ты за тридцать за пять считаешь, Слывешь в околотке разумным таким, Сам твердо уверен и знаешь, Что прошлого снова нельзя воротить, А хочешь (как друг, попеняю) — Ребенок! — бегущую тень изловить. Микон О, слишком уверен и знаю! И завтра охотно готов над собой С тобою же вместе смеяться, Но ныне с прелестной о прошлом мечтой, Поверь мне, не в силах расстаться! Как осенью солнце внезапно блеснет, Прощаясь с унылой природой, И птичка весеннюю песню поет, Обманута ясной погодой,— Так я, обольщенный сегодняшним сном, Хотел бы на время забыться; Иль лучше, хотел бы увериться в том, Что он наяву продолжи́тся! 1819 7. ИДИЛЛИЯ XXV[128] Осень Мрачно октябрское небо; Печален природы отцветшия вид; Ни взору, ни слуху отрады: Душа унывает, и сердце невольно грустит! Солнце во мгле потонуло!.. Бывало, вершины лесистых холмов, Сияя, мне день возвещают; А запада пурпур и розовых сонм облаков, В зеркале вод отражаясь, Зовут насладиться картиной другой. Теперь же густые туманы Скрывают и холмы и дымом встают над рекой. Прежде сквозь этот кустарник Невидимо тихий катился ручей; Теперь он потоком сердитым Стремится, шумит и меж голых сверкает ветвей. Овцы рассеянно бродят; Голодные, ищут близь корней дерёв Остатков травы уцелевшей; Волов заунывный в долине мне слышится рёв; Теплой окутан одеждой, Пастух, пригорюнясь, на камне сидит; Товарищ его неразлучный, Собака, не ластится больше к нему и скучи́т. Поздний цветок колокольчик! Недолго тропинки тебе украшать: Суровою осень рукою Готова последнее Флоры убранство пожать! Мрачно октябрское небо; Печален природы отцветшия вид; Ни взору, ни слуху отрады: Душа унывает, и сердце невольно грустит! Смо́тря на желтые листья, На лик помертвелый окрестной страны, Со вздохом себя вопрошаю: Дождусь ли я снова, дождусь ли возврата весны? Рощи оденутся ль в зелень? Распустятся ль в поле душисты цветы? Раздастся ли пение птичек В час утра с безоблачной, ясной небес высоты? Рощи оденутся в зелень, Распустятся в поле душисты цветы, По-прежнему пение птичек Раздастся с безоблачной, ясной небес высоты, — Ты ж, пролетевшая быстро, Как призрак прелестный минутного сна, Сокрывшись, увянув однажды, Ко мне не воротишься больше ты, жизни весна! Тщетно, с душой возмущенной, О днях наслаждений я буду вздыхать, Бесценные первые чувства, Вас, дружба, любовь и невинность, к себе призывать! Опыт холодной рукою Сжал сердце, пылавшее в юной груди; Лета научили рассудку, Но сколько же милых сокрыли надежд впереди! Дружба, обнявшись с любовью, Рыдают и кажут мне гробы вдали: Там лучшие спутники жизни! Но ах! им не встать на призыв мой, не встать из земли!.. Мрачно октябрское небо! Печален природы отцветшия вид; Ни взору, ни слуху отрады: Душа унывает, и сердце невольно грустит! 1819 вернуться Сия двадцать пятая идиллия написана уже тогда, когда предисловие (ко всему сборнику. — Ред.) было отпечатано, и потому там исчислено только двадцать четыре. Мне присоветовали поместить ее в сем собрании. Наблюдательный читатель, конечно, заметит, что она отличается от прочих как расположением своим, так и характером самого содержания; одним словом, он найдет, что ее можно отнести к роду идиллий г-жи Дезульер. |
