Взывает нас голос царя на войну

Отстаивать грудию землю родную!

Надену доспехи, покину жену —

Кому ж поручу я жену молодую?

               Еще ты верна,

               Подруга-надежа!

               Но слишком пригожа

               И слишком страстна, —

Кто ж будет хранителем брачного ложа?

Старуха ли няня? надежда плоха —

Глупец, кто вверяется этой надежде.

Когда уже минуло время греха,

Ум женщины туп, и не то, что был прежде!

               А юность остра,

               Затейна, лукава,

               Увертлива, — право,

               Безбожно хитра —

Обман да измена для ней лишь забава!

Кому ж поручу я за нею надзор?

Дворецкому разве: он верен и честен,

Догадлив и бдителен, строг и хитер,

И нрав неподкупный его мне известен!

               Ее сторожить

               Он ревность приложит;

               А ночью не может

               При барыне быть —

А ночь-то меня всего пуще тревожит!

И так-то, признаться, никто из людей

Жены молодой сторожить не сумеет,

Как юная кровь разыграется в ней,

Как ум расторопный лукавство затеет.

               А кроме людей

               Есть добрые духи,

               Умнее старухи,

               Дворецких хитрей —

На них-то, кажись, не бывает прорухи!

Я верю: в жилище моем домовой,

С домашним житьем и порядком он дружен;

Он, верно, хитрее жены молодой, —

Вот сторож, какой для жены-то мне нужен!

               Итак, домовой,

               Незлобный, негневный,

               Мой друг задушевный,

               Кормилец ты мой!

Будь барынин дядька, всенощный, вседневный!

Любовников грозно от ней отгоняй;

Держи непокорную в крепкой неволе

И голосом совести ей попеняй;

А буде послушна, держи ее в холе.

               Являйся ко мне

               Порой с утешеньем,

               С твоим донесеньем,

               В полуночном сне —

Доволен ли буду ее повеленьем.

«Прости же, голубушка!» Плачет жена,

И мужа объемлет, и стонет, и вопит:

В ней искренность горького горя видна.

Растроганный ратник отъезд свой торопит,

               Узнав по всему,

               Что мил он ей точно,

               Что быть и заочно

               Любимым ему,

Что счастье семейное, кажется, прочно!

Но в дальнем походе, на ратном коне,

На ложе ночлега и в битве кровавой —

Повсюду при мысли о милой жене

Его подозрением смущает лукавый.

               Победа сама

               Ему не потеха:

               Ему ли до смеха?

               Он сходит с ума!

Да, ревность веселью большая помеха!

Нет из дому вести, нейдет домовой:

В народе шататься старик, знать, не любит;

Не ведает он, домосед холостой,

Как ревность супружняя мучит и губит!

               В яву́ и во сне,

               Печально, сурово,

               Он ждет домового

               В чужой стороне…

«Явись же, старинушка! молви хоть слово!»

И друга дождался!.. Полночной порой

Является сонному некто мохнатый —

Медведь не медведь, а и черт не простой,

Но леший косматый, старик волосатый…

               На цыпочках он,

               Запачканный, гадкий,

               Ступает украдкой;

               Отвесил поклон

С еврейской ужимкой, с злодейской ухваткой.

«Что скажешь, мой милый! давно тебя жду;

А женки моей каково поведенье?»

— «Ну, барин, — в ответ он, — себе на беду

Я горькое принял твое порученье!

               Дай дух перевести!

               При ней я бессменно

               И нощно и денно

               Стерег твою честь —

Совсем изнемог, одурел совершенно!

Не смел я досель отлучаться от ней:

Какую дурную ей враг дал повадку —

Скорее я сладил бы с сотней чертей!

Ну вот, расскажу тебе всё по порядку —

               Ты ж сердцем скрепись!

               По муже сначала

               Она горевала,

               И слезки лились;

А там уже хитрость ей в душу запала!

Еще не на деле, но смутным умом

Голубка твоя принялась куролесить

И мысленно ведаться с тайным грехом;

А тут пожелала на деле чудесить:

               Понравился ей

               Какой-то господчик;

               Смазливый молодчик

               Стал ластиться к ней —

И больно слюбился ей милый дружочек!

В местах, недоступных для нас, домовых,

Где люди гнушаются грешным желаньем,

Там встречи назначены были у них;

И я наконец беспримерным стараньем

               Проведать успел,

               Что в час полуночный,

               Порою урочной

               Придет к ней пострел —

И будет осмеян мой барин заочный!

С сердцов я ее пожурил, побранил,

И тайную задал я ей потасовку;

Но выбился я безуспешно из сил!

Что было мне делать? оставить плутовку

               На брачном одре,

               А друга мило́го,

               Как вора ночного,

               Поймать на дворе —

Как раз проучить шалуна молодого!

И вот! он тихохонько крадется — хвать!

Попался — и лопнула злая затея!

Не стыдно ль чужую жену соблазнять?

И тут положил я зарок на злодея —

               И дух в нем сперся,

               И кровь охладела,

               И плоть помертвела,

               Язык отнялся —

Теперь не затеет он глупого дела!»

«Куда же девался ты с ним? — был вопрос.—

Ну тотчас бы камень на шею, да в воду!»

— «Ты выслушай, барин! не кончен донос;

Ну как не жалеть молодого народу!

               Сыскался другой,

               Сыскался и третий —

               Боярские дети —

               И оба чредой,

Что красные звери, попались мне в сети!

И тот же на них положил я зарок:

В амбаре стоят они рядом все трое;

Безмолвно клянут свой проступок и рок,

В ужасной недвижности, в мертвом покое!

               И так простоят

               В тяжелой неволе,

               Покуда ты в поле;

               Приедешь назад —

Тогда-то натешишься ими по воле!

И так наконец унялася жена

И мыслит: меня вот уж третий дурачит!

И в люди с тех пор не выходит она, —

Всё дома сидит, всё тоскует да плачет.

               И вот, до того

               Ей скучно на свете,

               Что нет на примете

               У ней никого,—

На время оставила глупости эти».

«Спасибо, дружок! торопись же домой,

За нею смотри неусыпно и строго.

Тебя награжу я, честно́й домовой!

Лети же стрелою, лети, ради бога!..

               Набили же мне

               Оскомину эти

               Боярские дети!» —

               И ратник во сне

Сердитой рукою искал своей плети.

Труба затрубила… и витязь, со сна,

Подумал, что друг домовой его кличет.

Что снова затеяла что-то жена…

Ошибся! но горькое горе он мычет.

               Врагам-то беда:

               Их же́стоко рубит,

               Колотит и губит, —

               А сердце всегда

Ужасно болит и неверную любит.

Домой возвращается рать наконец,

И каждого манит родная хорома,

Лишь витязь наш сердится — горе-свинец

Лежит на душе… Очутился он дома —

               И женка бежит

               Встречать дорогого;

               На шее мило́го,

               Целуя, висит,—

А тот вспоминает рассказ домового.

И следственно, пасмурен ратника вид.

«Жена, перестань: что за глупые ласки!»

Жена с удивленьем на мужа глядит;

Слезами наполнились светлые глазки:

               «Помилуй, мой друг!

               Скажи, что с тобою?

               Простился со мною

               Как добрый супруг —

И вот, воротился с постылой душою!»

И был ей загадочен мужа ответ:

И няню бранит он, дворецкого тоже,

Всю челядь домашнюю, город, весь свет,—

А челядь вполголоса: «Господи боже!»

               В амбар он идет

               С женой невеселой,

               Со дворнею целой —

               И, верно, найдет

Своих супостатов — народ помертвелый!

Уж отперт замок, растворяется дверь —

И первый хозяин вошел, оглянулся,

Глазами поводит, что яростный зверь,

И, что-то увидев, глядит — и надулся…

               Три кади стоят:

               Одна с чечевицей

               И две со пшеницей;

               Все рядом торчат —

Не пахнут они никакой небылицей.

Он щупает кади, да режет ножом —

И щепки валятся, но крови не видно.

Уверился барин в обмане своем,

И стало ему перед дворнею стыдно.

               Дивится она;

               Не весь, чего ради

               Изрезал он кади;

               Не весь и жена,

Зачем их осматривать спереди, сзади?

«Ну, скучно ли было тебе без меня?» —

Спросил он, оставшись глаз на глаз с женою.

Ответ: «Я не знала веселого дня,

И даже я ночью не знала покою:

               Ведь злой домовой

               У нас поселился;

               Всенощно возился

               Бесстыдник со мной…

Не ведаю: въяве ль, во сне ль он мне снился?

Лежу и гляжу: старичишка стоит —

Мохнатый, ужасный, как враг-всегубитель,

И речи негодные мне говорит;

Как варом, меня обдает соблазнитель

               Дыханьем своим…

               За дерзость такую

               В глаза ему плю́ю,

               Ругаюся с ним

И драться хочу, но бессилие чую.

Хочу от него оградиться крестом —

Нет мочи, так сильно он держит мне руки;

Смеется: „Голубушка, дело не в том!

Меня полюби — перестанут докуки!“

               И так-то злой дух

               И мучит и давит,

               Пока не избавит

               Спаситель-петух

И сгинуть ночного врага не заставит».

Хозяин винится во всем пред женой

И чистосердечно прощения просит,

И во́пит во гневе: «Подлец домовой!» —

И верность жены молодой превозносит:

               «Ах, женка, мой свет!

               Для друга мило́го

               Не помни былого!»

               А женка: «Нет, нет!»

И тотчас он выкурил вон домового!