Как радостно освобожденный челн,
Красуясь, лебедем по влаге реет ясной,
И веслами ее объемлет сладострастно,
И выею возносится средь волн, —
Таков Араб, когда на степь, не зная страха,
С утеса на коне низринется с размаха,
Когда в сухих струях копыта зашипят,
Как в воду брошенный расплавленный булат.
Уже плывет, уже дробит
Валы сыпучие конь рьяный
И гордо океан песчаный
Дельфина грудью бороздит.
Что раз сильней, что раз сильней,
Едва слегка песку коснется;
Что раз быстрей, что раз быстрей,
Над пыли облаком несется.
Что бурная туча мой конь вороной
[216],
Чело его блещет звездою денницы,
Раскинувши гриву, красавец степной
Полетом ног белых метает зарницы.
Мчись, летун мой белоногий,
Прочь леса, холмы с дороги!
Напрасно пальма молодая
С плодами, тенью ждет меня,—
Я стременами жму коня,
И пальма, от стыда сгорая,
Смущенных взвесть не смея глаз,
Поспешно кроется в оаз
И листьев шепотом тщеславному смеется.
Всё тщетно: бедуин как молния несется.
Там скал громады вековые,
Пустыни стражи межевые,
Сомкнутой цепню стоят;
В меня вперив угрюмый взгляд,
С насмешкой шепот повторяют
И вслед угрозы посылают:
«Куда летит безумец сей?
Там от пронзающих лучей,
В часы томительного зноя,
Не даст тебе прохладу, тень
Зеленовласой пальмы сень.
В шатре не вкусишь ты покоя:
Там свод небесный — твой шатер,
Песок — аджемский твой ковер.
Только скалы там ночуют,
Только звезды там кочуют».
Угрозы ваши тщетны, лживы.
Я ускоряю бег ретивый,
Опережаю легкий прах;
Потом, привстав на стременах
И обернувшись, взор презренья
Бросаю смело я назад…
И со стыдом гигантов ряд
Сокрылся в мраке отдаленья.
Но коршун, внимая угрозам их, мнил,
Что будет пожива, — пустился за мною
И, крылья расширив над шейха главою,
Венцом ее черным трикраты обвил.
«Чую, каркнул, мертвеца
[217]:
Вот несутся два глупца —
Всадник ищет здесь дороги,
Ищет корма белоногий…
Из пустыни сей песков
Вам не вынести голов.
Только ветер здесь витает,
Унося свой зыбкий след;
Гады лишь она питает:
В ней для коней пастбищ нет.
Только трупы здесь ночуют,
Только коршуны кочуют».
Он, каркая, дерзко на бой вызывал.
В глаза мы взглянули друг другу трикраты.
Кто ж вздрогнул? Он вздрогнул, соперник крылатый!
Когда же упругий майдан
[218] напрягал
И коршуна взором следил я далеко,
Он, взвившися, в небе чернелся высоко:
Сперва казался воробьем,
Еще мгновенье — мотыльком,
Там комаром еще мелькнул —
И весь в лазури потонул.
Мчись, летун мой белоногий, —
Скалы, коршун, прочь с дороги!
Тогда по тверди голубой
Внезапно облак белокрылый
В погоню кинулся за мной,
И, на свои надеясь силы,
Он мнил, в безумии своем,
Прослыть подобным мне гонцом.
Он над главой моей повиснул
И мне угрозу с ветром свистнул:
«Куда, смельчак, направил путь?
Там воздух гибелен тлетворный,
От жажды там растает грудь
И дождик влагой благотворной
Тебе чела не освежит.
Сереброзвучный не журчит
Ручей на почве распаленной,
Навек бесплодью обреченной.
Роса на землю не падет,—
Голодный ветр ее пожрет».
Вотще мне враг грозит хвастливый:
Я стременами жму коня
И продолжаю бег ретивый.
Ему ль, ему ль настичь меня?
Усталый облак стал слоняться,
Главою долу преклоняться
И на хребет высокий скал
Вдруг обессиленный упал,
Снедаемый стыдом и мщеньем.
Я наказал его презреньем
И дале бег мой устремил.
Гляжу назад — уже он был
На небо целое за мною.
Томимый злобою немою,
Он, изменяяся лицом,
Сперва досады багрецом,
Там желчью зависти облился
И, почернев, в горах укрылся.
Мчись, летун мой белоногий, —
Коршун, облак, прочь с дороги!
Я озираюсь… в сих местах,
Ни за плечьми, ни над главою,
Ни на земле, ни в небесах
Погони не было за мною.
Здесь природа, в крепком сне
Погруженная от века,
Стоп не слышит человека;
Спят стихии в тишине.
Так вечернею прохладой
Средь Иемена степей
Ненапуганных зверей
Спит кочующее стадо.
Не призрак ли, не зрения ль обман?
Не первый я среди пустыни:
Окопанный — я вижу — блещет стан
И гордо высятся твердыни,
Белеют кони, сверкают латы…
Узнав, что едет купец богатый,
Наверное, засели удальцы
И сторожат свою добычу.
Я к ним — стоят; я громко кличу —
Безмолвствуют. Что вижу?.. мертвецы!
То караван давно забытый,
Пустыни ветрами отрытый,
Как привидений грозных ряд.
Как будто бы дружина джиннов
[219] сильных,
То кости всадников сидят
На остовах верблюдов длинновыйных.
Сквозь гнезда высохших очей,
Из обнаженных челюстей
Безостановочно струится
Ручьями пыльными песок
И шепчет так: «Не возвратится
Самонадеянный ездок
Под независимые сени
Из Урагановых владений,
Где даже алчущий шакал
Еще следов не пролагал».
Степей африканских мутитель летучий,
По топям песчаным ходил Ураган
[220].
Меня он завидел, и гневно-могучий,
Крутясь, изумленный шумел великан:
«Кто это, — он молвил, — наглец дерзновенный,
Который из братьев ничтожный, презренный
Полетом поземным здесь смеет летать,
Дерзает наследье мое попирать?»
С досады топнул он ногою
И двинулся ко мне горою;
Потряс всю Емена страну
И, сильными схватив когтями,
Меня помчал он в вышину;
Дыханьем жег, разил крылами,
То вверх, то вниз меня кидал,
Горячим щебнем засыпал…
Напрасно! Я, воспрянув смело,
Его хватаю пополам,
Грызу, терзаю по частям
Его песчанистое тело.
Тесним бестрепетным врагом,
Хотел он вверх уйти столпом:
Рванулся вдруг, переломился,
Там в дождь песчаный превратился
И, как градской огромный вал,
К ногам моим противник пал.
Я отдохнул и в небо взоры
Самодовольные вперил:
Передо мной вращались хоры
Необозримые светил.
Казалося, красавиц ночи,
Наперсниц и подруг луны,
Ко мне с небес устремлены
Златосияющие очи.
В сей стране небытия
Из живых один был я.
Как сладостно груди усталой
Ночной прохладою дохнуть!
Свободно дышит шейха грудь:
Прошедшего — как не бывало;
И воздуха пустыни всей
Едва ль на вздох достанет ей.
Как радостно мой взор гуляет!
Как, быстролетный, без препон,
Неустрашимо он ширяет
За беспредельный небосклон!
Как сладко, любо на свободе
Умильно к матери-природе
Радушные объятья простирать!
Я их простер, и мир, как брата,
Хочу, с востока до заката
Обняв, к груди пылающей прижать!
И мысль сквозь синюю пучину
Летит, летит — и как стрела
В небес вонзается вершину.
Как медоносная пчела,
Впуская жало, с ним хоронит
И сердце вместе — так моя,
Вослед за мыслию летя,
Душа восторженная тонет
В лазурно-ясных небесах,
Где вечно царствует аллах!
<1829>
